видео, моменты, серия95

[Yugoza]

95 серия Интернов порадовала несколькими слэшными моментами)
Я их в отдельное видео загрузила)

---

Фик.

[Извр@щеночк@]

Выношу на суд читателей. Каждый вечер будет появляться по такому маленькому кусочку.
Название: Семейное счастье.
Автор: Извр@щеночк@
Бета: Ищу.
Пейринг: Быков/Романенко
Рейтинг: R
Размер: буду писать пока не надоест. Так что не знаю
Жанр: Ангст, роман, местами флафф.
Саммари: Идею сего безобразия подкинула Gvendelin. Быков\Романенко, инцест. После поступления в интернатуру у Быкова и Глеба закручивается роман. Их застукала Кисигач, закатила скандал. Быков думает,что она просто ревнует, а когда она объяснила причину (Глеб сын Быкова). Далее развитие событий на выбор автора.
У меня эта навязчивая идея со 2 сезона))))
Предупреждения: ООС, АУ. Мало пересечений с сериалом. Взяты только имена героев и места действия. Все подвласно только больной фантазии автора.
Отказ от прав: Все герои пренадлежат создателям,если только они имн будут нужны после того, что я с ними сделаю. Я ни на что не претендую. Если тоько на благодарность читателей.

начало

День Заведующего терапевтическим отделением Андрея Евгеньевича Быкова не задался с самого утра. Если сказать точнее, то он начался нормально, он даже поиздевался над санитарами, которые слишком уж обнаглели, но все испортилась в тот момент, когда Анастасия Константиновна, прекрасная женщина, не дурной главврач, сообщила прискорбную новость о том, что ему предстоит возглавить интернатуру. Все усугубилось еще больше, когда всплыл тот факт, что один из интернов Сын той самой прекрасной женщины.
Как же щемило сердце, когда Андрей Евгеньевич увидел этих "ангелочков" с рогами, на которых держится нимбы, хвостами и копытами. Даже в какой- то момент интересно стало. Они такие разные, юные, неопытные. Нет, всё-таки неплохо. Есть где разгуляться.
***
Время идет, Быков все наблюдает за своими подопечными. Все как он и думал. Черноус - закомплексованная дурочка, с задатками мозга, но ей бы дома сидеть, на шеи мужа, который у нее не скоро появится по причине все той же глупости. Правда у девочки, по наблюдениям Андрея Евгеньевича, есть определенная симпатия к Романенко. А зря. Это тот еще типчик. Маменькин сынок и мажор. У него из желаний только жрать, бухать и размножаться, как кролик, но только без последствий. Тот самый сын главной женщины больнице. Лобанов. Еще одна головная боль. Хотя и тут есть шанс. Любое животное можно обучить, только бы знать подход. Самое безнадежное "существо" из всех четырех - Левин. Невозможно работать с тем, кто считает себя самым умным, она самом деле ничего из себя не представляет. Совсем малыш потерялся в книжной пыли. Да клинический случай.
Быков уже даже привык к "детям», которые пытаются строить из себя взрослых врачей. В какой-то момент в одном из них он стал узнавать себя. И это ему не очень понравилось. В ком? О, это совершенно неожиданный человек: Романенко. Глеб Викторович. Та самая больная мозоль. И с Варварой Николаевной у него что-то складывается. Об этом Быков, по каким-то неясным (а может наоборот слишком ясным) для себя причинам старался не думать. Но, как известно всему всегда виною случай.
***
В очередной раз Романенко остался на "несправедливое дежурство". Была уже ночь, и он благополучно дремал в ординаторской. Сон его был прерван нежным поглаживанием по щеке.
- Ммм... да, зайка...
- Я не зайка, я кролик, Романенко! Не стыдно тебе? Мало того, что спишь на рабочем месте, так еще и старших не узнаешь. Стыдно Глебушка.
Глеб тут-ре подскочил. Нет, это не кошмар. Перед ним действительно был его руководитель интернатуры.
- Андрей Евгеньевич, что же вы так пугаете?
-А что ты Романенко на рабочем месте спишь?
- Я просто прилег, голова болит, - Словно первоклассник оправдывался Глеб.
- Вон оно как! Головка у маленького мальчика бо-бо и он сразу ложиться. А что же ты не выпил таблеточку?
- Нет у меня таблеток.
- ты мне лапу на уши то не вешай! в больнице у тебя нет таблетки.
- Так то же больничные, значит для больных. А врач.
- Ты не врач, ты-имбицил.
- Андрей Евгеньевич! Сколько можно? Я понимаю, что я вам не очень приятен, но можно как-то попытаться нормально общаться. А у вас таблетки не найдется?
- У меня есть средство лучше.
Глеб стоял и не мог понять что приисходит. Андрей Евгеньевич подошел вплотную и сделал совершенно невообразимую вещь: поцеловал своего подопечного.

запись создана: 12.09.2011 в 20:12

@темы: Быков/Романенко, Фанфик

---

[А. Пепел]

Название: Самая большая ошибка
Пейринг: Быков/Кисегач; Быков/Фил
Рейтинг: PG-13
Размер: зарисовка (на тему 95 серии)

Секс с Кисегач, если не кривить душой, был охренительным. Отрицать это было все равно, что делать искусственное дыхание клиенту морга – и бесполезно, и вообще не пошло бы оно все… и без того все ясно.
Но на языке у Быкова горькой тяжестью ворочались слова, которые накануне из него буквально вытянули наглым шантажом и прочими пыточными орудиями. Или, может быть, ему просто стоило сходить в ванную и почистить зубы.
На костлявом быковском плече возлежала мудрой и растрепанной головой утомленная фурия – как будто Андрей поиграл на волшебной дудочке, и его персональный очаровательный цербер присмирел. Спустя корпение над товарищем по несчастью в больнице, непростой разговор и привычную жестокую борьбу за доминирование, которая закончилась минут десять назад с благодарным и эмоциональным «Андрей!» - Быкову явно требовалась передышка. Учитывая то, что через пару часов ему было необходимо вставать и тащиться на ежедневную каторгу для имбецилов – короче говоря, самым разумным было бы уснуть мертвым сном, чтобы пробудиться если и не как огурчик, то хотя бы просто напросто готовым к выдумыванию новых изощренных издевательств и глумлению.
Андрей почти впервые в жизни почувствовал себя идиотом, в связи с тем, что сна не оказывалось ни в одном глазу.
Кстати, об огурчиках.
Не то, чтобы Быкову этой ночью пришлось легко, но совесть – или, скорее, ирония – нашептывала, что вот Фил-то, который на ночных дежурствах бдит и работает, не смыкает глаз – а возможно и не покладает рук – так вот Фил Ричардс сегодня имеет третью бессонную ночь, что для неокрепшего американского сознания просто губительно. И радоваться бы ему, Андрею – но не радовалось, более того – абсурдно казалось, что шелковистая волна темных волос Кисегач некстати пристроилась на плече, и куда как лучше там было бы взъерошенной короткой шевелюре, смахивающей на стильную укладку, усовершенствованную проливным дождем.
Андрей провел языком по зубам – горечь не желала проходить, так что нужно было всерьез задуматься о здоровье желчного протока, все, включая характер, указывало Быкову на неполадки.
Нужно было отдать должное Насте – столько усилий к выколачиванию из Андрея каких-то там словечек не прикладывал еще никто – а какое поразительное терпение! Вот тот же самый Фил, скажем, не стал бы разбиваться в лепешку – либо развернулся бы гордо и ушел куда-нибудь к пациентам – ждать, пока Быков к нему сам заявится, негласно признавая… в общем, что-нибудь там признавая, хотя внешне, конечно, все выглядит чинно и по уставу – Андрей Евгеньевич просто приходит спасать нерадивого и малость идиотичного интерна, тот тихо и с чувством собственного американского достоинства благодарен. Но еще скорее Фил выбил бы что-то эдакое, только намного быстрее, чем Кисегач.
Проблема, может быть, была в том, что Настя брала борьбой и нахрапом даже, иногда это было даже здорово и распаляющее – но тем яснее Андрей понял, что любит что-то диаметрально противоположное. Понял он это ровно тогда, когда под его крылышко явился Ричардс собственной персоной.
Скажем, Филу стоило предпринять комплекс мер – покраснеть, взглянуть на Андрея снизу вверх, как только он и мог с такой разницей в росте между ними, забормотать самоуверенно и слабо одновременно, намешать в болтовню погуще английский акцент – и одного намека на желание некоторых слов уже сподвигло бы Быкова… но Ричардс никогда не показывал, что он хотел таких слов. Либо он был очень, не по-русски горд, либо страшно боялся провала, и Андрей с упадническими настроениями надеялся на второе, но строго уверовал в первое.
С некоторых пор Андрей также начал подозревать, что трахаться без романтики – как-то неинтересно.
Фил был независимым, смелым, даже отчаянным и решительным, но податливым и плавким, как воск, совершенно таким, какой нужен был Быкову. Хотя до знакомства с интерном Андрей вообще-то и не подозревал, что именно такой ему нужен. Такой, а не такая, в первую очередь; американский, а не русский; борющийся и настырный, а не забитый его, Быкова, остроумием и желчностью. Но как-то так вышло. Андрей тщательно скрывал недоумение по этому поводу, в первую очередь – от самого себя, хотя внутренний голос тихонько напевал о неправильности, незакономерости даже того, что вместо прохладных и сладковатых духов Насти он теперь лежал и фантазировал на тему легкого фруктового запаха Фила – Андрей даже фруктов таких не знал, какими пах Ричардс, видимо, это было нечто заморское, американское, ему неизвестное, чего он никогда и не попробует – вдохнет только с кожи интерна.
Андрей вздохнул и аккуратно, немного отодвинувшись, задумчиво взглянул на спящую Настю. Определенно, Кисегач была такой женщиной, которую нужно уважать и очень сильно любить. Она имела право на то, чтобы услышать от него вымученные, но почему-то такие важные для всех женщин и романтиков вообще слова. Быков не понимал только, почему романтик-Фил ничего подобного с него не требовал.
Что ж, Настю нужно было любить, а это было сложно – а это было не для Быкова. А американского мальчика можно было просто иногда отпускать с ночных дежурств, иногда хвалить, иногда целовать – и он был бы в общем-то счастлив.
Андрей понял, что начались серьезные проблемы, тогда, когда захотел, чтобы Ричардс уже потребовал что ли чего-нибудь большего – конечно для того, чтобы Быков дал ему язвительную и полную яда отповедь. Или что-нибудь другое дал.
Над этим Андрей еще, честно говоря, не думал.
После получасового бестолкового лежания в постели Быков вспомнил, что дела не ждут, а ждут его истории болезней, дежурные интерны так и вообще, наверное, каждые пять минут его поминают – десятым делом было то, какими именно словами. От этих мыслей горечь во рту немного отступила, и Андрей внезапно – так, на задворках утренних, следовательно, мало похожих на адекватные, мыслей – подумал, что стоило привести Ричардса в То Самое Место, в котором большинство мужчин совершают большущие ошибки своей непростой жизни. То бишь, в ресторан.
Или в постель – в конце концов уже в постель, а не на диван-стол-стену-подоконник в больнице.
По большому счету, слишком уж страшных ошибок Быкову бояться не приходилось – в современном российском ЗАГСе до заключения однополых браков еще не добрели.

@темы: Быков/Ричардс

---

обсуждение серии 94

[Yugoza]

Супер серия. Ф тему...

спойлеры

Фил думал, что он гей
"Я плакал, когда смотрел "Горбатая гора", и когда пересматривал тоже"
меня вынесло...
хотя фильм сильный, тоже видела.
только Быков как назло прятался - но зато получили кавай в виде его депрессии

---

мой арт. быков/ричардс

[Yugoza]

иллюстрация к моему фику, 2 глава

*если кто заинтересован в арте на пейринг - можете высказать пожелания.

---

[принц п.]

Название: American boy, American Joy.
Автор: Helen Burns
Бета: тю-тю
Пейринг: Быков/Ричардс
Рейтинг: R
Статус: Закончено.
Примечание: POV Быкова
От автора: ну, 92 серия будет только завтра, мне терпеть влом, вот я и написала свою версию.

Наутро Филиппка бледно-зелен и слаб, и изо рта у него целая какофония запахов. Пальцы трясутся, как ока на сельской дороге, глаза бешеные, дикие, губы бледные, испарина на лбу... Ба! Ужель наш америкэн бой снизошел до русской водки? Да еще в таких количествах, что сейчас похож на подыхающую бактерию из-под ободка унитаза?
Ну что ж, я стану твоим туалетным утенком.
С-с-сука. Дурацкое какое-то сравнение.
- Че ж ты праздновал-то такое, что от тебя винным заводом вентилирует? Или вчера "День против гомофобии" был, а я и не в курсе, поглумиться забыл?
Мальчишка нервно поджимает губы, комкает край пледа в руках, вздыхает.
Мне, вроде как, даже интересно становится. Я рядышком сажусь и руку ему за плечо кладу, на спинку дивана.
- Ну че молчишь-то, как девица на выданье? Я тебя замуж брать не собираюсь, даже не проси, так что не стесняйся. Трахать тебя все равно никто здесь не будет, - добавляю я шепотом.
А я ведь и правда был уверен, что он праздновал какую-то свою американскую хрень. Годовщину у папиков, день рождения у троюродного дядьки, день народного единства (а я откуда знаю, какого он числа и в каком месяце?).
Филька всхлипывает как-то особенно жалко, мокро, и ладошками своими трясущимися закрывает фэйс.
- Дже-е-е-сс, - выстанывает он. - Моя Дже-е-е-ессика...
- Умерла?!
Он поднимает на меня свои огромные мокрые глаза и смотрит возмущенно.
- Да вы что?! Нет! Она меня б-бросила, - и снова в слезы. Ревет как медведь, у которого ведро малины отобрали, отпинали и в костюмчик обрядили цирковой. Жутко, по-бабьи, всхлипывает, да так, что колени подрагивают. Не знает, куда деть свою покрасневшую от слез морду, тычется из стороны в сторону: то на дверь посмотрит, то в направо, то в колени взглядом упрется. В конце концов, снова упрятал лицо в ладони и пуще прежнего взвыл.
Я поправил очки. Мне предстояло то, о чем я почти мечтал.
Я подцепил его пальцы, потянул на себя, чтобы открыть доступ, полюбовался его опухшими веками, потому что глаз он не поднимал, и как влепил ему смачную, звонкую, веселую пощечину!
Хорошо же.
Он сразу заткнулся, в глазах - шок, у меня - счастье. Ну как. Главное, что заткнулся. И ударить я его давненько хотел. А тут еще и цель благая.
- Вы что? Вы зачем? Больно же! - лопочет он, прижимая ладонь к мордашке.
- А это, мистер Ричардс, для вашего же блага, - отвечаю я.
Мне уже скучно, я собираюсь уйти, спектакль подошел к своему логическому завершению. Должен был, по идее, но...
- Да вы же только об этом и мечтали, да?! - обличительно шипит он вдруг, поднимаясь, нависая надо мной.
Мы не так-то просты, да, товарищ янки?
- Всю жизнь, май дир, всю жизнь. Отлупить буржуя - да я в пять лет в постель писался от этой идеи!
- Вы... Да что там! ТЫ только и делаешь, что пытаешься меня унизить, задеть, задавить, - он грозно тычет своим пальчиком мне в очки, при этом чуть не сидя у меня на коленях, и орет, брызгая слюной.
Я думаю, что это пока даже весело.
- Ты - аморальная, асоциальная, с неустроенной личной жизнью, психически нездоровая, с кучей маний, ГА-ДИ-НА.
Я медленно перевариваю это, думаю, почему это меня вот нихрена не задевает, потом понимаю. Хмыкаю.
- Гадина, говоришь?
Янки отважно кивает.
- С неустроенной личной жизнью?
- Абсолютно верно.
- Психически нездоровая?
- Ага.
- Тогда ответь мне, почему ТВОЯ эрекция сейчас упирается мне в живот?
Я все же поражаюсь его способности краснеть за столь короткое время.
Он еще секунду неловко ерзает на мне, потом ойкает, и мгновенно на его славной, бледной мордочке вспыхивает пара красных пятен на скулах.
Он пытается слезть, а я самодовольно и немного обиженно думаю: "Нет. Не так быстро!".
- С неустроенной личной жизнью? - и рокот в моем голосе поражает даже меня самого. Он всегда появляется, когда я хватаю кого-нибудь за задницу.
Филька охает, смотрит на меня загнанным зверем, вцепившись пальчиками мне в плечи, чуть не сдирая уже халат.
Как же не много тебе надо, а.
Мне сейчас достаточно дунуть на него, и он кончит с таким криком, что все отделение сбежится посмотреть, кому в ординаторской операцию без анестезии делают.
Я смотрю, как нерешительно подрагивают его губы, и ни одной унизительной остроты в честь его стояка выдумать не могу; ну хочешь же, хочешь, и колется тебе, и жжет, а за дверью люди, а ты дрожишь весь с ног до головы.
Влип ты по-крупному.
И я тоже влип.
В голову мне лезут несвойственные, тупые сравнения, когда я его целую. Горяч он и светел, бледен, как жаркое, полуденное солнце, и нужен, так страшно мне нужен сейчас с этой соленой от слез кожей, рваными полувздохами, изогнувшийся, вогнувшийся ко мне, и стыдливо спрятавший пылающее лицо у меня на плече.
Равномерно движущийся, сжимающий меня за плечи, и губами по лицу туда-сюда. А у меня в глазах плывет, что это, любовь, что ли? Нет, нет, не может такого быть.
Я прижимаю его к себе. Ты не любовь мне.
- Давай, прелесть моя, - шепчу я, кусая его за аккуратное, порозовевшее ухо, - сейчас.
Он поворачивает ко мне абсолютно не свое лицо, пошлое какое-то в своей невинности, стонет:
- Ненавижу тебя, - и чуть не вгрызается в мой рот, и вжимается меня всем телом.
А я-то тебя как ненавижу, чудовище! Ох, как же ненавижу... До тесноты в джинсах терпеть не могу.
Тесно, тепло, влажно.
Дыхание у него жаркое, иссушающее; остынь, солнце мое...
- Доволен? - затравленно спрашивает он. Глухо так, а между нами мокро, жарко, а я такой дурак, что терпеть невозможно. Я спрашиваю себя: "зачем?" и отвечаю сразу же, мысленно - "а хуй знает". В этот раз все верно.
И опять ничего умного я придумать ему не могу. Глажу его по спине тихонечко. В глазах его обреченность и стыд, а мне уже почти все равно.
Фил слезает с меня молча, встает, неловко оправляет халат.
- Ох, мальчик мой. До чего ж ты меня порой удивляешь.
- Я не мальчик, - чеканит он неожиданно твердо. - Не твой, - железно. - И я увольняюсь сегодня же, - и звоном отдается в моих ушах.
По моей расслабленной, растравленной этим недосексом башке, эти слова ударяют молотом. У меня на стенках черепной коробки, наверное, мозг теперь мирно стекает вниз.
- Если бы я рвался увольняться после каждого секса с Кисегач, я бы давно здесь не работал. Если ты уматываешь отсюда только из-за этого сраного петтинга - ты имбецил. Отчаливай.
Я машу рукой в сторону выхода. Я думаю, он мне что-нибудь ответит, но он просто уходит.
Одаривает меня своим осуждающим взглядом и аккуратно закрывает за собой дверь.
Как же ты меня порой удивляешь, мой мальчик...
Я, перепрыгивая через диваны, ловлю его в двух метрах от двери, и вцепившись в его запястье, машинально отмечая бешеный пульс, стучащий мне в пальцы, шиплю:
- Ты, трусливый, чересчур нравственный выкидыш сша, сам-то понимаешь, что делаешь?!
- Конечно, Андрей Евгеньевич, - отвечает он мне ледяным тоном.
У меня от этого "Андрей Евгеньевич" табуны мурашек по спине.
- Да что я здесь делаю... - мне уже ничего не хочется. У меня все мои предыдущие глупости костью в горле встали. Для каких-то двадцати минут моей жизни их было не в меру много.
Он собирается уходить. Я вижу Лобанова краем глаза, и понимаю, что все свои шансы я использовал до последнего. Zero.
Я сделал все, что хотел: нашел его слабым, снял броню, оголил, использовал, унизил. Только погано как-то и мерзко все вышло и против меня обернулось.

---

[принц п.]

Название: Я буду первым.
Автор: Helen Burns
Бета: тю-тю
Пейринг: Быков/Ричардс
Рейтинг: PG-13
Статус: Закончено.
От автора: POV Быкова; сумбур; ООС.
и как-то незаконченно. но это мой вечный бич.

Прохожу я, значит, с грязненьким моим, исстрадавшимся Игорем в руках, мимо палаты Устюговой, и меня чуть инфаркт не хватил; сорок лет, ума нет, нервов - вагон, могу и пострадать, типа? Хрен.
Мой Филимон нервно вжимается в спинку кровати, старушка бойко и отвратительно томно целует его в губы, а я с катушек съезжаю - медленно, но верно. Охреневаю, сжимаю оранжевое тельце Игоря покрепче и глазом к стеклу, найдя щель между жалюзи, прислоняюсь.
Он что-то шепчет, едва раскрывая покрасневшие губы, гладит ее по напомаженному лицу, и... мать его. Ей же за пятьдесят! Ему же нет и двадцати пяти, да что ж это за черт! У меня в голове гудит: "Малыш, ну я же лучше собаки!", гладкий глиняный горшок трещит, зубы мои скрипят, очки запотевают, дури в башке - хоть за границу экспортируй, на весь мир хватит и на Китай останется.
- А ну-ка разлепились! - ору я со всей дури, влетая в палату. Двери за спиной скрипят и качаются, у меня в голове тоже что-то скрипит, типа ревности, что ли, и качается - благоразумие.
Раскрасневшийся Филька мигом отлетает от этой тетки, поправляя волосы и халат, а Устюгова ручонки на коленки и в позу смущенной девственницы - у-у-у, Яга!
- Чей-то ты фокусничаешь, геронтофилина проклятая?! По извращениям соскучился? Ну так я тебе обеспечу, по полной все обеспечу, все, что попросишь и о чем промолчишь, все, избалованное ты чудовище! - и кричу я со всей силы прямо в его широко открытые глазищи. Как же я тебя ненавижу-то! Со всей дури, со всей силы тебя ненавижу сейчас, за то, что тебя нихера не пронимают мои нотации, а меня твои поступки еще как...
- Я, Андрей Евгеньевич, не... Это не то, что вы подумали. Правда не то! - балякает он, пунцовея с каждым словом, и нервно одергивая халат по бокам. Вот правильно, вот хорошо, подергайся для меня, из-за меня...
- Ты мне в ординаторской все будешь объяснять. Долго, вдумчиво, с чувством и с выражением. Все ясно?! Шнелле, шнелле, побежал речь готовить!
- Д-да, - неуверенно отвечает он мне через какое-то тягостное мгновение. Он уходит медленно, часто оглядываясь; беспокоится за даму свою, дже-нтль-мен хренов.
- Сваливай быстрее! И Игоря вот забери тогда, - я сую ему в руки оранжевый горшок с печальным моим Игорешкой, и отправляю в коридор.
На самом деле мне просто нужно сказать.
Мне нужно сказать...
- Он - мой! - шиплю я этой старой дуре. Я киплю внутри. Это должно было быть моим: и пунцовые щеки, и блестящие глаза, шепот, расстегнутый халат.
Если у меня не получается расковырять хотя бы крохотную дырочку в его броне, я пойду другим путем, этим, еще более бесчестным и гнусным, но своих целей я не оставлю.
И мне не помешает богатая старушенция.
Она молчит и часто кивает своей болванской головой.
- Вот и хорошо, мадам, - я салютую ей издевательски. - Завтра ждите Лобанова. Он неотесанный и жутко тупой, вам не понравится. Гутен нахт!
- До свидания...
***
- Что, совсем спермотоксикоз замучил, зверушка моя заморская? - америкашка только что умылся и теперь щурится, смотрит на меня как на врага народа, а я смотрю на него, на капли, стекающие по лицу, на красные губы, мокрые от воды ресницы, влажные у висков волосы - и у кого тут еще спермотоксикоз? - На старушек бросаешься?
- Она не старая и вполне привлекательная женщина, вы зря ее оскорбляете, - отплевывается он.
- То есть ты-то и не при чем? Нормально все - развлекся с пациенткой и отличненько? Супер? Никто не виноват? - я вжимаю его в угол между мойкой и стеной с рентгеновским проявителем, ловлю его жаркое тепло, волнами идущее от него, его смущение, растерянность, нездоровый блеск в глазах.
- Виноват. Оставьте меня на дежурство, - шепчет он.
Звучит это почти как "Отшлепайте меня". Здорово звучит, мне нравится. Я целую его в горячие губы. Мне немного мерзковатенько от того, что пару минут назад к этим губам прикасались чужие, но я сотру все следы, тут останутся только мои.
- Я не буду тебя любить, - говорю я, задыхаясь, касаясь бледных его ключиц, как какой-то гребаной святыни. - У меня нет майбаха и сисек.
Он улыбается.
- Но я точно буду лучше. Никто еще не жаловался.
- Значит, я буду первым, - самоуверенно заявляет Фил, лаская влажной, прохладной ладонью позвонки на моей шее. А у меня от этого ток по позвоночнику, дикость какая-то и ярость, и нежность, и все на свете.

---

Арт, мой, Быков-Ричардс)

[Yugoza]

---

Наливай

[Perversion]

Название: Наливай
Автор: Perversion
Бета: Беты нету, но если найдётся человек, который согласится текст человеческим сделать, я буду очень благодарен ) дадада! И я буду её любить!
Пейринг: Сёма/Глеб
Рейтинг: R (но только за намёки)
Дисклаймер: права принадлежат законным правообладателям... я только потрогать взял
Осторожно: как у Автора опыта мало, очень мало. и что-то я сегодня развыкладывался, как бы меня не выселили...а ещё я пишу очень скомкано...вот

От Автора:

Для Gvendelin

на её заявку

на её заявку: Глеб и Лобанов только начали жить в одной квартире. Однажды напились и переспали. С утра просыпаются вместе и в голове только обрывки вчерашней ночи, но что было ночью сомнений не вызывает. Глеб продвинутый и не очень заморачивается, ну было и было, а вот Лобанов на распутье. С одной стороны ему понравилось, с другой его отрицательное отношение к геям. А тут, как назло вся больница их подкалывает, и Глеб спокойно все это воспринимающий. я заранее извиняюсь, боюсь, что заявку не выполнил

Не надо было

Не стоило столько пить. Ощущение полёта заставляло улыбаться человеку рядом, тянуться к нему, в этом момент казалось, что роднее нет никого. Потому что царапаться об щетину – смешно, гладить чужое тело - приятно, а задача вырвать как можно больше ответных движений, ласк и царапин чертовски заводила. И не было ничего невозможного, пока поцелуями исследовал каждый изгиб.
Спокойствие и нежность, когда Глеб заставил, чуть ли не лечь на себя, вместо одеяла, и оплёл руками и ногами.
То, от чего ночью в груди сладко щемило. То, от чего утром осталось нервное «Собирайся, мы опаздываем»
***
Сёма проснулся в удивительно хорошем настроении, пока не понял, кто в него сопит. Разбудить, наорать и устроить взбучку помешало то, что виноваты оба и то, что на Лобанова укоризненно и красноречиво смотрел свежий, Сёмой оставленный засос. И противно, и нет.
Растолкать Глеба, в траурном молчании собраться, доехать, а потом избегать весь день – отличный план. Но все как сговорились.
***
-Лобанов, ты Ромоненко не видел?
- А с чего это я должен был его видеть, Любовь Михайловна?
-Ну как? Вы же это…
Сёма заскрипел зубами.
-Что мы, ЭТО?
-Ну как, того самого… друзья же.
-Я не видел Глеба. – Сказал он, сгреб истории болезней своих пациентов и поспешно ушёл.
***
-Вот вы где, мои дорогие! У нас тут, говорят, пособия молодым семьям дают. Лобанов, Романенко, вы записались уже?
***
-Сёма, была рада с тобой повидаться, пока, и Глебу привет передавай. Вы, говорят, живёте теперь вместе?
***
И так целый день. Чёрт возьми! Ни успокоиться, ни забыть. А Сёме надо было отвлечься, причём не от произошедшего, ибо это меркло по сравнению с тем, что ему понравилось. Пальцы судорогой сводило, как хотелось снова дотронуться. Но теперь он не мог себе позволить даже хлопнуть по плечу, ободряя. А весь персонал больницы уже всё за них решил, даже Варя поглядывала с какой-то странной улыбкой. И Глеб выглядел на удивление спокойным, даже Сёму развеселить пытался. А у Семёна был когнитивный диссонанс.
Этой ночью он спал на неудобном и маленьком для него диване.
***
Весёлый Лобанов подошёл к Глебу. Так как товарищ уже второй день то злился, то злился ещё сильнее, Романенко вдохнул и не выдохнул, чтоб не спугнуть.
-Романыч! Дай закурить, - сказал, смеясь, Лобанов. – Сейчас, прикинь, иду… - продолжил он, протягивая руку, чтобы взять сигарету, но в это время вошёл третий лишний и, слишком понятливо усмехнувшись, ушёл обратно. Сёма вслед прожёг его взглядом, опустил руку, так и не закурив, и ушёл.
-Сём, блин! Да забей! – безрезультатно. Глеб чертыхнулся и сел на скамейку.
***
Разговора было не избежать. Наверное зря в ординаторской, но Лобанов всё ещё страдал, а у Романенко закончилось терпения:
- И что теперь? Как? Всю жизнь, Сёма, не пробегаешь. Мы работаем в одном месте и ходим под одним тираном. Проводим очень, Сёма, очень много времени вдвоём. Вместе гуляем, вместе курим, вместе едим. Живём в одной квартире! Спим, - Семён напрягся. – В одной постели. Да, мы переспали! – Кулак ударил в стену рядом с головой Романенко. – Да, мы переспали. – Раздельно произнёс Глеб. – Но ничего плохого я в этом не вижу, хотя именно моя задница пострадала. А если нежный такой, то давай, блин, разъезжаемся тогда! – Остановился и произнёс ужё спокойнее. - Только я бы не хотел, чтобы ты уходил.
Началась игра в гляделки, Семён тяжело дышал, явно борясь с эмоциями, и тут будто надломился. Рука разжалась. И Сёма с какой-то безграничной усталостью и наверно даже смирением смотрел на Глеба:
-А я бы и не ушёл, Глебка. Я привык ходить к тебе, как домой. Ты даже не представляешь, как это по-идиотски, идти и думать, что нам на ужин приготовить.
Лобанов отошёл, надел куртку и уже от двери продолжил, в своей обычной манере, размахивая руками и растягивая некоторые слова:
- И вообще, мне понравилось. Так что ты, это, бойся! Парень свободных взглядов. Ух, я страшен... а если ещё и спьяну.
Сёма ушёл, явно не закончив разговор, но почувствовав, сейчас лучше разойтись, с лёгким злорадством думая, что время Глеба помучаться.
По дороге он уже десять раз пожалел, что сорвался. Было и было, а доводить да такого не стоило. Но чувство сидело и свербило внутри. Он ведь ещё в ординаторской чуть не сорвался. Крышу сносило от того, что Глеба хотелось головой хорошенько приложить, чтобы он при себе оставил свою снисходительность и остальные причиндалы…а потом поцеловать, потому что эти почти чёрные глаза смотрели на тебя с вызовом, хоть он и был ниже. Потому что Глеб, всегда придвигался слишком близко. И потому что он отзывался за каждое прикосновение: стоном или укусом, но отзывался. Чёрт!
Дома налил чай. Глеба нет-нет-нет-нет. И уже не первая сигарета покоится в пепельнице, не смотря на то, что Семён в квартире старался не курить.
Щелчок замка разрезал тишину, начиная отсчёт до. Парень подошёл к нему и снова почти вплотную. Сёма, закрыв один глаз и выдыхая дым, смотрел на Глеба, уже ожидая тираду и выгонение из квартиры, но Романенко поставил на стол бутылку виски.
-Разливай.

@темы: фанфик, Лобанов/Романенко, R

---

Про Болезнь

[Perversion]

Название: Болезнь скачет в дом на переменных, а выбирается на долгих
Автор: Perversion
Бета: Беты нету, но если найдётся человек, который согласится текст человеческим сделать, я буду очень благодарен )
Пейринг: Сёма/Глеб
Рейтинг: G-PG
Дисклаймер: права принадлежат законным правообладателям... я только потрогать взял
Осторожно: как у Автора опыта мало, очень мало. Возможны ошибки, но я, честно, вычитывал.

От Автора:

Для Рози неугомонимая !

на её заявку

на её заявку:Сёма заболел и Глебу приходится за ним ухаживать. Хард/Комфорт

-Ох уж эта простуда. - Как я вас понимаю

-Лобаныч. Да температура у тебя. Больной врач пойдет больных лечить от болезней. Это тавтология. Ты нарушаешь законы русского языка и логики. А Быков за это не погладит. Лежи дома. Я скажу, что ты заболел.
***
Через полчаса в ординаторскую вошёл Глеб, а ещё через 15 минут – Сёма.
-Да твою мать, Лобанов!
-Тише, Мамаша, всё под контролем.
Романенко долго бы ещё прожигал товарища взглядом, если бы в ординаторскую, как обычно, не влетел главный терапевт.
-Что такое, мои членистоногие, проблемы с конечностями? - И, наткнувшись на обиженный Варин взгляд, Андрей Евгеньевич продолжил. – Хотя да, это я переборщил…рано вам пока членистоногих. Что такое?
-Семён болеет, - не спуская глаз с вмиг взвинтившегося Лобанова, произнёс Глеб.
-Да я как огурец, Андрей Евгеньевич! – Завозмущался Сёма.
-Не льсти себе. Огурец вносит хоть какой-то посильный вклад в жизнь общества. – Быков нащупал Сёмин пульс и внимательно посмотрел на интерна. – Лобанов, мало того ты людей не лечишь, ты их ещё и заразить хочешь? Дня три чтоб я тебя здесь не видел.
-А я говорил тебе…
-Да! Вот хоть раз бы жену свою послушал. Она иногда дельное говорит. А сейчас пойдёт в палату 5. Черноус сегодня помогает Любе. А ты… почему ещё здесь?
***
Лобанов весь день то проваливался в сон, то слонялся по комнате. Ему бы радоваться, что Быкова три дня не видеть, что дома можно отдохнуть, но он слишком отвык быть один. «Даже покурить не с кем» - подумал Сёма и стал тянуть время до вечера.
Когда Романенко вернулся с криком «Лобаныч! Ты как?», парень обрадовался и даже вышел встречать. Взял пакет с продуктами и понёс на кухню, с каким-то умилением выкладывая лимоны, молоко, упаковку мёда.
-Айболит,а, Айболит! – начал Сёма с широкой улыбкой. – Давай лучше дезинфекцию организма проведём.
Но Глеб с жёстким «Хрен тебе», всучил ему шерстяные носки, погнал одевать ещё одну рубашку, а сам открыл молоко. Терапия началась!
***
Семён подсел к Глебу на диван. Тот попытался возразить, что, мол, больной, спать иди. Но Лобанов только отмахнулся:
-Глеб, я просто с тобой хочу посидеть. Без всяких этих носков/бульонов. Я уже думать начал, - Романенко насмешливо приподнял бровь. – Что ты – Варя переодетая.
-Я штаны могу снять, чтобы ты убедился.
Сёма хмыкнул, включил телевизор и протянул другу пиво. Показывали «Конана варвара», так и проходил вечер в обсуждении актёров и подсмеиванием над озвучкой Джигурды. Романенко дёрнулся от неожиданности, когда Сёма прислонился к его плечу. Видимо болезнь брала своё, потому что от Глебиного движения Лобанов не проснулся, а только соскользнул на колени, продолжая глубоко дышать. В свете телевизора, Семён выглядел ещё бледнее, чем обычно, а под глазами залегли синяки. Парень спал, приоткрыв рот и пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь.
-Как ребёнок, ей – Богу. - Романенко ухмыльнулся, и принялся гладить его по голове. Было в этом что-то тёплое, естественное, будто они каждый вечер сидят вот так, вместе…хотя почти так и было.
-Сём, Сёма.- Протянул Глеб, и когда тот не откликнулся, наклонился и прижался губами к виску, прикрыв глаза.
-Когда я выздоровлю, я тебя стукну. – Пробормотал Лобанов.
-Угу, конечно.- Ухмыльнулся Романенко, не убирая руку.
***
Проснулся Сёма довольный: голова не болит, горло не першит, нос не мучает. Растолкав, так сидя и заснувшего Глеба, он отправился на кухню, готовить завтрак. Позже туда же зашёл Романенко, зябко ёжась, он попытался поздороваться с Сёмой и спросить о его самочувствие, но голос не послушался хозяина, издавая какие-то странные хрипы. Глеб растерянно посмотрел на соседа и оглушительно чихнул. Сёма заулыбался:
-Ну, иди сюда, Глебка, я тебя в лобик поцелую и лечить тебя будем.

@темы: фанфик, Лобанов/Романенко, PG

---

[А. Пепел]

Название: Американский ужин
Пейринг: Быков/Ричардс
Рейтинг: PG-13
Размер: мини



- Ты что тут делаешь, американская надежда русской медицины, в двух наименованиях запутался? Тебе, может, помочь? И не вороти сразу нос, это не профессиональная задача, принять помощь от старшего товарища в твоем случае было бы признаком маломальского ума, так что прекрати немедленно протирать хлебобулочные изделия взглядом и скажи по-русски, чего тебе надобно.

хобаначтотамдальше

Издалека заметив ненормально высокую и угловатую, неловкую фигуру у прилавка в родном супермаркете, Быков снял очки, протер их и водрузил обратно на нос – особенных изменений не произошло, лохматая голова вертелась в стороны, близоруко приближалась к прилавку и быстро отодвигалась назад, как будто обнаруживала у больного сердце с правой стороны тела. Интерн переминался на длиннющих, с точки зрения анатомии даже непропорциональных ногах, и уже начинал привлекать внимание общественности своим нездоровым интересом к хлебу, булочкам и печенью, перед которыми и ошивался.
- А ну хватай, чего хотел, и пошли к кассе, мой недоразвитый друг, - недовольно буркнул Андрей за спиной у Ричардса, который все еще недоуменно и любопытствующее разглядывал прилавок; Быков примостился у интерна за плечом и попытался закрыть собой эту почти двухметровую шпалу от взглядов остальных покупателей, мотивируя про себя тем, что не стоило кому попало мозолить глаза о его американскую мечту и лучшего интерна во всей больнице по совместительству.
- Андрей Евгеньевич, - мягко и негромко пропустил между языком и зубами Фил, не оборачиваясь, и Андрея тряхнуло нервной дрожью – вот еще чего не хватало на его седины, так это филиного выговора в публичном месте – больницу Андрей, конечно, за сколько-нибудь общественное место не считал, - я не понимаю… у них же тут три ценника на один товар.
- Ага, беленький, желтенький и красненький – выбирай себе любой, какой больше понравится, - ворчливо отозвался Быков, оглядываясь по сторонам на глазеющих покупателей, среди которых была пара девушек, откровенно избавляющих ничего не подозревавшего интерна от одежды – взглядом, разумеется – иначе Быков за себя не поручился бы, - а вообще, Фил, у нас скачущие цены на хлеб, вот сразу по три ценника и вешают, на любой случай жизни и каприз мировой экономики.
На пораженный взгляд Ричардса Андрею одновременно захотелось стукнуть себя по лбу и выдумать еще что-нибудь эдакое необыкновенное, от чего брови интерна удивленно приподнимутся, а глаза изобразят абсолютное доверие – ничему-то американца жизнь российская не учила.
- Я вообще-то не знал, что ты такой экономный, ты что, постоянно на все цены смотришь? Так это же в России прямая дорога к психотерапевту, а потом в окружение белых мягких стен, русские люди давно перестали смотреть на ценники в магазинах во избежание глубоких душевных ранений.
- Нет, Андрей Евгеньевич, просто нас в Америке так воспитывают – мы очень практичные люди, поэтому приходится всегда следить за расходами… - терпеливо разъяснил Фил, ухватив с прилавка хлеб с отрубями, и под неусыпным вниманием руководителя – дабы инородная культура не повредила будничному течению жизни в супермаркете – направился к кассе.
Андрей бросил аналитический взгляд в продуктовую корзинку интерна, на дне которой сиротливо лежали давешний хлеб, завернутая в целлофан зелень, коробка с десятком яиц и тетрапак молока. Быков поморщился, представив себе скудный американский завтрак.
Очередь по направлению к кассе неторопливо, как и всегда вечерами, продвигалась, и Фил, непривычный к магазинным пробкам, стоял, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и глазея на покупателей вокруг – в чем последние отвечали ему горячей взаимностью, отчего Быков медленно, но верно закипал. Без обыкновенного прикида молодого недоумка в больнице – Ричардс выглядел непривычно, слишком обычно и ничем не отличаясь от среднестатистического прохожего парня на улице, кроме разве что волос, забавно топорщившихся вверх, и слишком выразительного взгляда. Покопавшись в кармане куртки, Фил выудил из него пухлое подобие кошелька, забитое различными карточками и картами, визитками, документиками, на что Быков только насмешливо фыркнул и выложил перед кассиршей и задумчивым лицом Ричардса тысячерублевую бумажку. Насколько Андрею хватало памяти – это была последняя тысяча до зарплаты, которая ворочалась в недельной дальности.
Но изогнутая в попытке сообразить, что к чему, бровь парня и его сдержанное «У нас не принято рассчитываться наличными, особенно такими… не совсем мелкими,» - это того стоило.

- Ну и что, ты всерьез собрался это хавать, Фил, на ночь глядя? Да у тебя с таким питанием на нашей суровой родине скоро проявится целый специфический букет в составе язвы, колик, общей утомляемости и ненависти к работе! – хмуро сообщил Быков, выходя на улицу следом за Ричардсом, и нахохлился, подняв воротник куртки – накрапывал осенний промозглый дождь, за светом магазинных окон была темнота, разбавляемая рыжим светом фонарей, стоявших вдоль улицы.
- Как у вас все таки красиво! – взмахнув рукой и мечтательно улыбнувшись заметил вдруг Фил, из чего Андрей сделал неутешительный вывод – его тираду, посвященную общей сфере деятельности – а в частности драгоценному здоровью его интерна – только что пропустили мимо ушей.
- Ты что, совсем идиот? – поведя плечами от зябкого холода, пробравшегося под воротник, вопросил Андрей, поправил очки и огляделся. – Это тут – красиво? На этих развалинах коммунизма, жалко пытающихся подделаться под вас, между прочим – не может быть ничего красивого. У вас вот, в этой вашей Америке – красиво поди, небоскребы там всякие, дороги в десять уровней вверх и десять вниз, ночные клубы, толерантность…
- Да я не о том, Андрей Евгеньевич! – раздасованно воскликнул Ричардс и, взмахнув пакетом – Андрей мимолетно взволновался за судьбу десятка яиц – обвел рукой улицу. – Посмотрите, как это все удивительно – темнота, такая синяя, а фонари оранжевые, огни автомобилей, люди – у нас такого никогда не увидишь! – несмотря на скептицизм, который пронизывал недоверчивый взгляд Быкова и даже всю его ссутулившуюся фигуру, Фил не смутился и только покачал головой, нечто на которой из-за моросящего дождя уже напоминало залитую лаком укладку, нарочно направленную вверх острыми иголками.
- Так, слушай, Фил, мне тут с тобой стоять и любоваться этим упадническим декадансом не досуг, так что я пошел, а ты прекращай кушать эту здоровую и полезную дрянь, а то скоро в обморок у меня в ординаторской завалишься. Я тебя предупреждаю, Ричардс, не то составлю специальное меню и буду кормить с ложечки. Вон, бери пример с Лобанова – нормальный крепкий парень, мозгом разве что хромает – но в этом пример не бери, ты и со своим нынешним агрегатом внутри черепной коробки хорош.
Ричардс внимательно слушал и автоматически кивал головой, проводя губами по металлической молнии на воротнике свитера, отрешенно глядя на Андрея, и вдруг, по окончании воодушевленной речи Быкова, выпалил:
- А пойдемте ко мне, Андрей Евгеньевич.
- Это еще зачем? – дернув подбородком в сторону, напряженно спросил Быков. – Я тебя знаю, коварный и опасный ты человек, Филька, я тебя боюсь – вдруг ты для каких порочных целей заведешь меня в темную подворотню – и пиши пропало мое человеческое достоинство!
Ричардс развел руками и открыл рот, как будто ему только что вручили пару лишних пациентов и ночное дежурство в придачу без всяких на то причин. Быков выжидательно тянул и наблюдал за бегающим темным и блестящим взглядом Фила.
- Я вас накормлю, - наконец решительно выдал интерн и покачал перед оценивающим взглядом Андрея пресловутым пакетом с едой, непригодной для существования и нормального функционирования организма русского человека.
Оказалось, что американец умудрился жить в хрущевке по другую сторону супермаркета от дома Быкова. Андрей посчитал это счастливейшим идиотизмом в своей жизни.

Фил выглядел полуамериканцем-полурусским, когда в серой, явно не по размеру его длинного и худощавого тела, футболке и с повышенной лохматостью на голове методично стругал огурец на разделочной доске. На плите тихонько шипела яичница, от которой, как ни отнекивался, не смог отбрыкаться Быков, на столе радостно побулькивал кипящий чайник, и Андрей, сидя на кухне в съемной квартире интерна, недоумевал, как Ричардс справлялся со всей этой вакханалией. Самого Быкова обычно хватало на то, чтобы одновременно жевать стандартный утренний бутерброд и помешивать сахар в кофе, большую же нагрузку в данной сфере его развитой мозг упорно отказывался воспринимать.
Когда перед нахмурившимся и ожидающим подвоха Быковым оказалась тарелка с двумя нерастекшимися яичными желтками, Андрей усомнился в том, что достаточно хорошо знал своего интерна.
- Да ты хозяйственный, Фил, просто парень мечты для любого американского гомосексуалиста, - не слишком уверенно и изящно сострил Андрей, берясь за вилку. – Послушай, Филя, я надеюсь на твою честность и уважение к управляющему твоим профессиональным ростом, я понимаю, что многие из моих счастливых подопечных были бы рады оказаться сейчас на твоем месте и вернуть мне все утки, которые они выносили, клизмы, которые ставили, и все тому подобное сполна…
- Ешьте, Андрей Евгеньевич, это вкусно. И совсем не опасно, - с мягкой усмешкой прервал его Ричардс, и у Андрея создалось смутное впечатление того, что над ним только что тонко пошутили, настолько тонко, что ему даже было лень отвечать, особенно когда под носом в довершение картины возникла кружка горячего чая, от которой тянуло странным крепким и кисловатым запахом – каркаде, констатировал Быков про себя, хищно втягивая запахи горячего и съедобного.
Спустя пару минут Андрей уже уминал ужин, который преждевременно клеймил определением «американский», а Фил, сидя напротив, тыкал вилкой в свою тарелку и с открытой, какой-то радостной улыбкой рассматривал руководителя. Жуя, Андрей не забывал о попутном дедуктивном анализе, которому подвергал интерна буквально с первого его дня под своим руководством и вплоть до данного конкретного момента. Среди прочего было замечено, что на тесной кухне съемной квартиры царил почти идеальный порядок, не без характерных мелочей – наушники, свисающие с холодильника, бутылка минеральной воды – в отличие от такой же на кухне, скажем, Романенко, здесь минералка повествовала только о аккуратности и здоровом образе жизни хозяина. В рамочке на том же холодильнике поместилась фотография двух молодых мужчин и карапуза с темными большущими глазами и смешно растопыренными руками.
- Это чего, папки твои? – заинтересованно ткнул вилкой в воздух Быков, внимательно и внутренне похохатывая при взгляде на мальчика между парнями на фотографии – она была старой и немного выцветшей, и Андрею не сложно было представить, как его интерн таскал с собой повсюду эту фотографию, по пути из Америки боялся ее потерять или помять, а вечерами после того, как компания из Лобанова, Романенко и него, между прочим, Быкова, особенно яростно и изощренно донимала его – долго рассматривал снимок и думал, что во всем этом такого плохого.
- А, да… - Ричардс дернулся и уткнулся взглядом в стол, сжал тонкими пальцами вилку так, что они побелели.
Быков мысленно отвесил себе тяжелого пинка – довести интерна до ручки таки удалось, но морального удовлетворения Андрей, как ни старался, не мог почувствовать в полной мере – на задворках сознания его грызла давно не выползавшая и мутировавшая совесть – за яркие пятна румянца, которые уже проступали на скулах Ричардса. Быков вообще-то хотел добиться этого другими методами, но все получалось как всегда у врачей отечественной медицины – хотел как лучше, а сделал как всегда.
- А в тебе, Фил, пропадает кулинарный талант между прочим, - попытался перевести разговор Андрей, что не удалось бы ему ни с кем, кроме американца, который иногда поражал отсутствием чутья на вранье и проницательности, - может, тебе, пока не поздно, стоит забросить эту дурацкую медицину, в которой ты рано или поздно окажешься в моем положении – будешь хоть что-нибудь понимать в профессии единственным из всех окружающих и при этом жить в однокомнатной квартирке в спальном районе и с неустроенной личной жизнью, воспитывая вместо детишек в счастливой идиллической семье американцев – кучку бестолковых и твердолобых интернов.
Фил удивленно приподнял брови и деликатно, без лязга положил вилку, доверительно склонился к Быкову через стол:
- У вас что, на самом деле все так… плохо? – ляпнул он, не подобрав в русском лексиконе более подходящего слова.
- Нет, ну что ты, Фил, я просто живу и радуюсь жизни, - с режущим ухо сарказмом ответствовал Андрей, о чем тут же пожалел – взгляд Ричардса изобразил такое сострадание, как будто Быков сообщил о наличии у себя рака легких.
Опустошив окончательно все тарелки и кружки, которые были ему предназначены, Андрей со спокойной и сытой душой поднялся из-за стола и зашел за спину интерна, стянул с холодильника рамку и, прищурившись, покрутил снимок; краем глаза он уловил, как напряглись плечи Фила, а острые лопатки натянули футболку, даже от влажных игольчатых волос Ричардса повеяло тревогой и неуверенностью.
- А они у тебя ничего такие… - задумчиво пробубнил Андрей и покосился на нервно оглянувшегося интерна. – Яблоко от яблони недалеко…
- Что-что, простите, Андрей Евгеньевич? – голос Фила прозвучал приглушенно, а Быков нарочно, с мазохистским удовольствием заострил свое внимание на мягком и окатывающим воображение кипятком акценте.
- Да, говорю, красивый ты, Фил, просто башню мне сносит, думать ни о чем не могу, что ж ты делаешь, Филька?
Судя по встречному взгляду, Ричардс либо запал на неизвестном доселе фразеологизме «сносит башню», либо был клиническим идиотом, чего Быков все же никак не ожидал, и не мог переварить элементарный с точки зрения Андрея комплимент.
- Андрей Евгеньевич, поставьте, пожалуйста, на место фотографию и прекратите ваши издевательства, я не желаю слушать их еще и в своей квартире, если это единственная тема, на которую вы способны поговорить в неформальной обстановке, я вам сочувствую! – внешне Ричардс остался невозмутим настолько, что Андрей про себя позавидовал и почувствовал азарт, разгорающийся где-то внутри, эмоции Фила вылились только в заходившие желваки, лихорадочно заблестевшие глаза и подрагивающий, еще больше загрешивший акцентом голос.
- Да ты упрямый, как стадо американских баранов.
- Это как? – на секунду умерил пыл и праведное возмущение интерн, как будто нажал на педаль тормоза – недоуменно уставился на Быкова и расслабился.
Тут-то Андрей и решил не терять даром драгоценного времени и перешел в контрнаступление.
- Непрошибаемо, Филя, - Быков легко стиснул в пальцах руки Ричардса, взметнувшиеся в предостерегающем жесте, и последним, что Андрей четко пронаблюдал, были зажмуренные глаза интерна и заколотившаяся на высоком виске венка.

- Да вы латентный гомосексуалист, Андрей Евгеньевич! Вы жестокий, эгоистичный, беспринципный….
Андрей отрешенно подивился словарному запасу американца, состоявшему, казалось, исключительно из высокохудожественных выражений, хотя достоверно было известно, что в окружении остальных интернов можно было выучить только топ-сто самых используемых слов в русском языке.
-… самоутверждающийся за счет более слабых, предсказуемый…
Главный интерес для Быкова составляло то, как в сложившейся ситуации Ричардс еще был способен на развернутые осмысленные определения и внятную речь вообще. Ругая себя за недостаточно усердные действия, Андрей обеими руками, с удовольствием наблюдая за приоткрывшим рот и широко распахнувшим глаза Филом, смял через ткань джинс до нахальства соблазнительную американскую задницу. Ричардс отпрянул к стене, к которой был пару минут назад прижат Быковым, и наконец потерял дар речи – по крайней мере русской, по крайней мере на время.
- Не расстраивайся, Фил, чтобы успокоить тебя, сообщу, что еще никакие издевательства не доставляли мне столько внутреннего глубокого удовлетворения, как издевательства над тобой, - Андрей плохо понимал, как сам еще может разговаривать, вместо того, чтобы до умопомрачения облапывать, хватать, целовать то, до чего не мог дорваться – такое поведение было не в стиле Андрея, хотя его часто заносило на болтовне.
Притягивать Фила к себе за воротники одежды еще в больнице стало доброй традицией для Быкова, так что, дабы создать для интерна привычную и не слишком стрессовую ситуацию, Андрей с неохотой разжал пальцы одной руки и переместил ее с подавшихся вперед бедер Ричардса на ворот футболки, нарочито грубо потянул на себя и поцеловал, не воспринимая ровным счетом никаких слабых сопротивлений влез настойчивым и хамоватым языком в приоткрытый рот, который доставлял ему много забот – и подчас не столько акцентом и английской трескотней, сколько озвучиванием слишком умных для интерна мыслей.
- Oh shit, - только и смог выдать Фил, когда Андрей снисходительно предоставил ему эту возможность.
- Слабые у вас, америкашек, дыхательные аппараты, - заметил Быков, чтобы хоть что-нибудь сделать, иначе его нещадно тянуло без промедлений снова привязаться к этому рту, несознательно жарко дышащему и поддающемуся.
Ричардс зачем-то кивнул, как выяснилось в следующую секунду – самому себе, ведь надо же было решиться на то, чтобы извернуться в крепко захапавших его руках Быкова и стянуть через голову футболку, так по-американски беззаботно отбросив ее на пол. Тут Андрей не смог удержаться от того, чтобы переместить обе ладони на узкие, крепкие плечи, потом на горячую, быстро поднимающуюся и опадающую грудь, очертить ребра, царапнуть по животу… где-то на этом моменте Фил окончательно и бесповоротно сдался, застонал в голос и перехватил наглую руку Быкова:
- Please, we must not do so, but you do not leave me no choice… - взгляд Ричардса был до неприличия похож на умоляющий, и Андрею из мстительного чувства захотелось окончательно добить, сломить этого маленького, глупого и очень-очень сильного Фила Ричардса.
- По-русски, Фил, по-русски, привыкай формулировать свои мысли… желания… - Быков сам задохнулся от накатившего желания-непонятно-чего, лишь бы интерн продолжал оставаться в полной беспомощности. – Нам с тобой ведь не в последний раз этим заниматься.
- Это ненормально, это неправильно, Андрей Евгеньевич, вы должны немедленно отпустить меня!
Когда Андрей хищно и больно вцепился зубами в его плечо, одновременно забираясь пальцами под ремень джинс, Филу оставалось только откинуть голову и, приложившись о стену, охнуть, прошипеть сквозь зубы английское ругательство – и разрешить себе получать удовольствие.
Быков дал волю изголодавшемуся внутреннему собственнику и даже на некоторое время лелеял мысль о том, что Филя теперь полностью перешел под его безграничное владычество и смирился с тиранией руководителя. Немногим позднее, приблизительно через час, Андрей с саркастичным самобичеванием вспомнил, что все, связанное с Филом, оборачивалось грандиозным идиотизмом с его, Быкова, стороны.
А Андрей, как замечал Ричардс, был очень предсказуемым.

Быков хмуро подумал о сигарете, но наткнулся на кухне только на кружку остывшего чая. Делать было нечего, и Андрей хлебнул холодного и кисловатого, поморщившись, задумчиво постучал пальцем по толстому стеклу кружки.
- Я тоже всегда допиваю с утра остывший чай, - улыбку Ричардса Андрей распознал, не оборачиваясь, по одному только голосу, за прошедшую ночь сильно скатившемуся к американскому выговору.
Быков развернулся и поежился от вида интерна – в одних джинсах, босиком, хотя по квартире тянуло неприятным утренним холодом.
- У вас тут что, не топят, Фил? Испытываешь прелести русской жизни опытным путем?
- Хозяйка еще сказала, что нужно окна затыкать, - Фил подошел к Быкову, как будто специально демонстрируя самые яркие следы ночной активности Андрея, и подхватил ту же кружку, из которой пил Быков – антисанитария, незамедлительно отреагировал пробуждающийся мозг Андрея, - я никак не могу понять, Андрей Евгеньевич – чем, почему? Как можно заткнуть окна, это же… темно будет.
Недоуменное выражение лица, готовность к мозговому штурму и предельная серьезность, присущие одетому и работающему Ричардсу, буквально ломали привычное мировосприятие Быкова теперь – рядом с теплым и искусанным телом интерна, рискующим простудиться или быть замученным до смерти собственным руководителем.
- Конечно, Филя, еще как темно, - без тени иронии или издевки подтвердил Андрей, разворачиваясь к Филу, который уже был нахмурен, сконцентрирован и готов к приему новой информации о суровой жизни российского человека. – Для нас чем темнее здесь у тебя, тем лучше. Содомия при свете дня меня смущает, я предпочитаю быть чудовищем в интернатуре, а не в комнате с двуместной кроватью и сообразительным и симпатичным подопечным наедине.
- Андрей Евгеньевич! - Фил приподнял брови и отчаянно покраснел.
Провал кампании по приручению интерна Ричардса был окончательно подтвержден внесценарным поцелуем, которого Филу не полагалось за слишком достойное поведение, но Быков почему-то проигнорировал выработанную в течение долгого времени тактику; зато в распоряжение Быкова внезапно пришла информация об очередной болевой точке интерна, хотя ею нельзя было злоупотреблять слишком безрассудно.
В конце концов, теперь она была общая – на двоих.

@темы: Быков/Ричардс

---

Л/Р, проба

[Yugoza]

Попросили меня попробывать что-то на пейринг Лобанов/Романенко, начала ситуацию, если заинтерисует продолжение, то обязательно наскребу. )

Предупреждения: рейтинг, возможно, будет R, ругательства (не мат), и где-то оос, наверное

Саммари: Семён и Глеб опять съехались...

 

- Семён, мне так плохо, - Романенко сидел в самом углу комнаты на самом краю стула, прижимаясь плечом к стене, и тыкал сигаретой в стеклянную пепельницу, что лежала на коленях. - Я так себя хреново никогда не чувствовал. Даже когда быковское детище меня... В общем, после выходки Вари мне...

- На баб смотреть вообще не охота? - понимающе заухмылялся Семён.

- А ты-то откуда знаешь? - удивлённо покосился на него Глеб. - Было такое что ли? Или это... через секс с психологом нашим, Ириной, дары профессии передались?

- Да не трахался я ещё с ней, - отмахнулся Семён не очень огорчённо. - Да и... ой, вообще разучился я совсем к ним подкатывать, к бабам-то. Выходит, совсем нервный и грубоватый стал, пугаются, права Ирина была, что неадекватом посчитала... Не пригоден к ним теперь и совсем не знаю, что делать с этим. А у тебя... негативная реакция на насилие просто, что тут думать то.

- Выходит, что так. Трясёт всего... Телефон сгоряча в окно выбросил, а там все телефоны симпатичных девчонок были... и знаешь, не жалко даже. Бред какой-то внутри творится.

- Ну, с парнем попробуй. Можно подумать, удивит кого это.

- Лобанов! У меня вообще-то в руках пепельница. Не боишься, что она соприкоснётся с твоей головой?

- Ой, ой, ой, испугал, Романыч! Ты всегда на этот счёт дышал спокойно. А меня эти слащавые педики из себя выводят, выродки и уроды жуткие, - Семён встал и ушёл на кухню. Вернулся с двумя бутылками пива.

- Да мне пофиг в общем-то, - согласился Романенко минуту погодя. - По клубам потаскаешься разного пошиба для разного рода впечатлений и ко всему ровно дышать начинаешь. И страшилку трахнешь и друга на спор в губы поцелуешь, девчонок почему-то это всегда особо заводило, и они охотнее вешаются на тебя после таких подвигов. Ну, не все, конечно, но я в раннюю пору вообще вёлся почти на всё, что даёт, но без дурной репутации, мать, сам знаешь, врач, мозги крепко промыты насчёт возможных последствий.

- А я, Глеб, не таскался по клубам, но на пьянки с друзьями ездил регулярно и в саунах не раз отдыхал, - Семён открыл бутылку пива и сделал глоток из горла. - И баб... ну не знаю, я скорее заботу их люблю, нежность, когда тебя после работы мягкие руки разминают, и ты со спокойной душой засыпаешь, чтобы потом опять идти на работу. А так... я ведь Ольге то и стиха не одного не написал, вообще романтики она от меня не видела, ну, кроме цветов, да и то потому, что за них она и прощала и в рот брала, а так кривилась всегда. Приходилось деньги вкладывать в эти глупости.

- Да ты прямо сегодня разговорчив, Семён, неожиданно, - приподнял уголок губ Романенко. - Дай-ка пивка мне тоже.

- Встань и возьми, - пробурчал Семён, вытягиваясь на диване.

- Всё лень тебе, да? - Романенко зевнул. Встал, небрежно бросил пепельницу на кофейный столик, взял с него пива, сел на диван, отпихнув ноги Лобанова, который, недовольно фыркнув, разместил их на его коленях. Глеб возражать не стал, начал возиться с бутылкой, никак не получалось открыть из-за нервов, плохо слушались пальцы.

- Давай мне уж, открою, - со смешком снизошёл Лобанов.

- Да щас я её, - зло пробурчал Романенко, пытаясь подцепить крышку...

- Ты это... не буянь, - заулыбался Семён. - Завтра у нас понедельник, а он, известно, день тяжёлый... И Быков зверь... - закончил он мрачно.

- Не поминай при мне этого чёрта, - передёрнулся Глеб. - Видеть его всегда для меня... испытание.

- Тоже мне новость, - Лобанов фыркнул, перевернулся на бок и почесал трёхдневную щетину. Надо бы побриться, хм. Ладно, утром.

Они ещё немного поболтали ни о чём и, будучи немного навеселе, врубили телек. А там была ночная порнуха, на которую Романенко замахал руками, а Лобанов не переключал и не давал пульт от телевизора.

Завязалась небольшая дружеская полупьяная потасовка.

- Лобанов, мать твою, я же сказал! Не могу я!

- Давай, давай, Глебушка, вытащи своих чёртиков, авось легче станет, не может он, - лыбился и смеялся Семён, оббегая стол и дразня друга пультом. Догадаться отключить телек с помощью кнопки Глеб явно был не в состоянии. Радостно он принял вызов, адреналинчик в кровь ударил, хоть отвлечься...

- Если я вытащу своих чёртиков, чья-то задница и башка пострадает!

- Это ты напрашиваешься, Романыч, на порчу задницы, а головы вообще нет...

- Батюшки! Кто бы говорил! Ну-ка отдай мне пульт, Лобанов! – Романенко упёр руки в бока.

- Раскомандовался!

---

[Мэй-чан]

Автор: Мэй-чан
Пейринг: Быков/Фил
Рейтинг: Pg-R
Жанр: Hurt/comfort, PWP.
От автора: Всё очень странное и несвязанное друг с другом.

Bored

Самое отвратительное чувство, что может испытывать человек – скука. И именно поэтому скучающий Быков – самый отвратительный человек на свете. В поисках развлечения он может залезть в душу, распотрошить её и уйти довольным или недовольным – всё зависит от человека, в чью душу решит залезть вредный врач.
Многие в больнице вздохнули облегчённо, узнав, что в интернатуру к Быкову перевёлся новичок из Америки – вот уж точно интересный тип – Андрею Евгеньевичу на некоторое время хватит. Кто-то даже жалел мальчишку. Кто-то злорадствовал и ставил ставки, которые в большинстве своём были не в пользу Фила – мало кто решался поставить против Быкова.
Фил же ничего об этом не знал. Не знал и что скучающий русский человек – самый опасный человек. Особенно Быков. Не знал ровно до того момента, как Быкову стало скучно.
Пронзительный, невероятно внимательный, можно даже сказать хищный взгляд главврача застал Фила врасплох. В ординаторской они оказалась вдвоём – Фил, оставшийся на ночное дежурство, и Быков, просто оставшийся. Быков сидел напротив американца и внимательно разглядывал его, словно пытаясь что-то понять или увидеть.
- Что-то не так, Андрей Евгеньевич? – настороженно спросил тот, ёжась под колючим и внимательным взором начальника.
- Я бы сказал, кто-то «не так», - насмешливо ответил Быков. – Неправильный ты какой-то, Филя, только вот понять не могу, что же в тебе не так. Вроде бы всё тоже, что и у остальных – смазливая физиономия, маленький мозг и большие амбиции – и всё равно что-то не так. Но ты не расстраивайся, осознавая свою неправильность, ведь ты хотя бы нескучный. Скучных – не терплю.
- Я вам нравлюсь, Андрей Евгеньевич? – спросил Фил и, только произнеся фразу вслух, вдруг осознал двусмысленность сказанного.
- Ну, скажем, пока ты мне развлекаешь – да, нравишься. Не становись скучным, Филя.
- Не стану, Андрей Евгеньевич.
- Ну и молодец, - Быков усмехнулся и встал, перекатившись с пятки на носки. – Работай, не хочешь же ты ещё и завтра на дежурство идти?
Быков, взяв куртку, вышел из ординаторской, оставив после себя странную атмосферу взаимной заинтересованности.

***

Возможно, всеми силами стараясь выгнать из своей команды только появившегося там америкашку, Быков уже предвидел такое развитее событий. Возможно, он просто не хотел вешать себе на шею ещё одного ребёнка. Возможно, он просто сварливый, грубый и вредный старикашка. Всё возможно, но, учитывая нулевой результат его стараний, причины стали не важны. Фил стал неотъемлемым членом команды, и даже сам Быков не мог с этим ничего поделать. Да и, если подумать, он привязался к мальчишке. Слишком привязался. Как-то даже болезненно привязался.
Пока Фил открывал для себя Россию и её логику, Быков открывал для себя Фила. Парень был таким же человеком, как и все вокруг, но стоило приглядеться, как замечались такие мелкие детали его внешнего вида, что делали его совсем иным. Быков очень любил его взгляд. Открытый, наивный, доброжелательный - у русских такой взгляд исчезает годам к семи, Ричардс же обладал им в свои двадцать с хвостиком. Глаза эти мгновенно наполнялись слезами по любому неприятному, грустному или трогательному поводу. Быков порой подшучивал над ним, спрашивая, а точно ли родители Фила определили его пол, на что тот пренепременно обижался и глаза его наполнялись слезами. Что удивительно, но как и женские слёзы, слёзы Ричардса, заставляли Быкова чувствовать себя неудобно, неуютно, даже хреново. Впрочем, в другой ситуации и месте, о которых Быков никогда никому не расскажет, слёзы Фила добавили бы пикантности, возбудили бы его сильнее.
Хотя самой главной особенностью Фила Ричардса оставался акцент. То, как он произносил «Андрей Евгеньевич», «хочу» и «пожалуйста», а особенно произнесённое в одном предложении, могло заставить Быкова застыть на пару мгновений, чтобы отмахнуться от неприличного наваждения и осмыслить суть полной фразы, а не её обрывков. Быков сомневался, что кто-нибудь хоть чуть-чуть догадывался о том, что творится в его голове временами, но всё равно заочно желал отрезать языки и выколоть глаза всем окружающим. А Фила связать, засунуть кляп в рот и… запереть где-нибудь подальше.
Именно потому, когда пред ним предстал сам Фил Ричардс, обиженный чем-то до глубины души, с поджатыми губами и нервно, если не сказать зло, сминающий какой-то листок в руке, Быков лишь сжал зубы и отвернулся.
- Вы даже сейчас отворачиваетесь, Андрей Евгеньевич! – простонал Фил и сделал ещё шаг вперёд. – Неужели я вам та-ак не нравлюсь?
- Угадал, Филя, угадал, - нервно бросил Быков, но, заметив стоящие в глазах американца слёзы, досадливо сплюнул. – Мне никто не нравится, с чего же должен нравиться ты?
- Ну, я думал…
- Много думаешь внерабочее время и мало там, где действительно нужно, - фыркнул он.
- Я хочу вам нравиться, Андрей Евгеньевич, - старательно выговаривая неродные слова, со своим этим порно-акцентом, сообщил Фил и, сев рядом на диван, добавил. – Скажите, что мне нужно сделать для этого?
Быков, слушающий его голос и не воспринимающий смысла слов, долго молчал, разглядывая американца, его губы, глаза, прежде чем выдать.
- Шёл бы ты отсюда, пока задница цела.

Only a kiss

Фил был хрупким и ранимым, пусть даже и старался изо всех сил быть сильным и стойко переносить все подколы начальника и других интернов. Для мужчины он слишком много плакал, слишком тяжело переживал неудачи и слишком просто подчинялся. Ему было тяжело, но когда он осознал, что его девушка вдруг перестала занимать его мысли, а один наглый и мерзкий тип поселился там, в голове, вместо неё, стало совсем невыносимо, и Фил сломался.
Быков видел, что Фил был особенным, непохожим на других, на русских. У них, американцев, всё было совсем по-другому, а уж мальчику, воспитанному двумя мужчинами, было совсем тяжело в этой жестокой и не толерантной России. Но Андрей всё равно не мог ничего с собой поделать – ему нравилось, как Фил реагирует на его подколы и требования. Ему нравилось видеть в умных серых глазах растерянность и что-то такое наивное, щенячье. Особенное, садистическое удовольствие он получал от слёз Фила и потому с таким упорством искал его слабые стороны. Только вот этого было мало. Это были не те слёзы, которые хотел бы видеть Быков. И потому, оставив интерна на дежурство, он остался и сам.
Ночь никогда не вдохновляла Фила, а особенно русская, тёмная и слишком страшная ночь. Он старался не смотреть в окно, но, отводя взгляд от бумаг, он натыкался именно на него или, что было ещё хуже, на глаза Быкова. Тот, казалось, вовсе не отводил от американца пытливый, насмешливый взгляд. Фил смущался, утыкался в истории, но чувствовал его, этот тяжёлый и липкий взгляд, всем телом.
- Вы чего-то хотели, Андрей Евгеньевич?
- Угу. Хотел. Вот скажи мне, Филя, - было видно, что Быкову было сложно говорить, но интерес и решимость, горевшие в глазах, подталкивали его, - а отношения с мужчинами у тебя были?
Фил вспыхнул, покраснев аж до кончиков ушей и сглотнув, осторожно, словно фильтруя каждое слово, сказал.
- Я не буду говорить с вами об этом, Андрей Евгеньевич.
- Почему же?
- Я больше никому не доверю свои личные тайны.
- Значит что-то было, раз так отвечаешь, - хохотнул Быков и, заметив, напуганный взгляд Ричардса быстро добавил. – Да, расслабься ты. Я так, для себя. Всё, что будет сказано или сделано этой ночью останется здесь и никуда не выйдет. Если, конечно, ты этого сам не захочешь.
- Рассказать о том, что имел связи с мужчинами? В Росси? Нет, я уже знаю, как здесь относятся к подобному.
- Итак, мужчины?
- Мужчина, - поправил Фил и вздохнул, понимая, что никуда уже не денется. – Мне было семнадцать, ему – чуть больше сорока и он был моим учителем биологии.
- Ахах, и он решил показать тебе на практике анатомию? Чёрт, да это же педофилия!
- Н-нет. Ничего он мне не показывал. И это я был влюблён в него. Однажды, оставшись на дополнительно, индивидуальное занятие, я смог выпросить у него поцелуй. Просто поцелуй и всё. Естественно, что он не хотел рисковать работой и свободой, и потому на этом всё закончилось, а я очень скоро повстречал девушку, в которую и влюбился.
- Ну да. Поцелуй и всё?
- Only just a kiss , - вдруг перейдя на английский, нервно ответил Фил и, прикусив губу, уставился в бумаги.
Быков прищурился, встал и, обогнув стол, рухнул рядом с Филом на диван.
- Только поцелуй говоришь, - выдохнул он в ухо интерна и хохотнул. – Такой?
И цепкими, длинными пальцами он ухватил лицо Ричардса, удерживая и не давая шансов вырваться, целуя, кусая мягкие губы, жадно вырывая из груди парня стоны и тяжёлые, задыхающиеся вздохи. Под пальцами были острые, горячие скулы, а податливые губы открывались, пропуская язык, позволяя целовать себя. Фил совершенно не сопротивлялся, хватаясь за халат Быкова, повиснув на нём, стиснув кулаки. В голове шла борьба, а тело податливо выгибалось, требуя большего, чем поцелуй.
- Так с учителем у тебя был только поцелуй, да? – прервав поцелуй, уперевшись лбом в лоб Фила, спросил Андрей и усмехнулся. – Признавайся, Филя.
- Blow job, - выпалил парень и, казалось, покраснел ещё сильнее.
- А по-русски?
Фил закусил губу, пытаясь вспомнить, как это будет по-русски, но вдруг понял, что эту тему, при изучении русского, избегал. Потому, помявшись, он толкнул Быкова в грудь, заставляя отодвинуться и опрокинуться на подлокотник. Пальцы плохо слушались, и потому он долго возился с ремнём и ширинкой, но справившись с ними, быстро стянул с Быкова штаны и трусы. Облизнув губы, он прихватил губами головку полувставшего члена и двинул головой вниз, скользя по стволу, заглатывая глубже, втягивая щёки. Быков наблюдал за этим великолепным зрелищем из-под опущенных ресниц и на несколько секунд даже забыл, как дышать. Фил двигался плавно, порой бросая взгляд на Андрея, и взгляд этот был таким пошлым, что Быков готов был кончить в любой момент. Но, к его чести, прежде чем кончить, он успел утомить парня. Фил не успел отстраниться, да и не смог бы, потому что Быков, когда кончал, крепко держал его за затылок, прижимая к своему паху. Фил машинально сглотнул, и Быков, заметивший это, уже готов был к новому заходу.
- Знаешь, если ты будешь переводить мне слова таким образом, я смогу довольно быстро выучить английский, - Быков усмехнулся, поглаживая по голове лежащего у него на груди Фила. Тот фыркнул и прикрыл глаза.

---

Предложение

[Gvendelin]

Сообщники, появилась такая мысль.
Давайте сюда скидывать идеи по фанфикам. Чтобы вы хотели почитать или может даже написать.

---

[Лёля - [Каору]]

Пошла искать ваши чмоки в 86 серии и наткнулась на фишки нового сезона Не написать я не могла

"Фишки нового сезона

Варя окончательно запутается в своем вранье и станет приходить на работу подшофе. А что ей остается делать, если все объявят ей бойкот?
Быков решит измениться и пойдет на уступки, но бросит ли Кисегач своего нового любовника ради старого?
У Любы в личной жизни тишь да гладь, но мужчина в ее квартире все же появится. Хотя до этого поставит ей фингал! А может, бьет – значит любит?
Фила бросит американская девушка, и он найдет утешение в интерне Романенко, пустится во все тяжкие и даже начнет вести аморальный образ жизни. Но неожиданно на горизонте появится ОНА .
Та, из-за которой Фил потеряет голову, с одним из интернов знакома особенно хорошо.
Интерна Лобанова настигнет любовь! Новый психиатр больницы Ирина не только «прочистит» мозги Семену, но и станет одним из углов любовного квадрата. Кстати, Фил тоже в него попадет.
И даже Купитман на время забудет о своем коньяке и погрузится в пучину любовной страсти."

Источник

---

) 86 серия

[Yugoza]

Момент Романенко/Ричардс. Только я заменила "чмок"?
Ну и скачки доставили

---

[А. Пепел]

Название: Старинная русская традиция
Пейринг: Быков/Ричардс
Рейтинг: PG
Размер: мини

- Oh shit… oh shit! Что мне делать, куда… куда они могли деться, я точно помню, что оставлял их в кармане…
- Что, Ричардс, анализы растерял? Не боишься, что придется пополнять больничный фонд из своих собственных запасов?
Интерн, в три погибели сгорбившийся над вешалкой с одеждой, досадливо и обреченно взмахнул длинными руками, на что Быков, только что вошедший в ординаторскую, недоуменно поморщился: «Ему срочно нужно сделать рентген на наличие всех опорных костей, а то мне иногда кажется, что некоторых явно не хватает.» Шевелюра Фила, и при обычных-то обстоятельствах напоминавшая сердитого ежа, теперь была взлохмачена, да так, что от нее за несколько метров разило огорчением, которое владело молодым человеком.
- Андрей Евгеньевич, - от растерянности мягкий акцент у Фила всегда разрастался и ширился, как живот больного диареей, и Быков прислушивался, пытаясь понять, как ему такое звучание собственного имени, - я ключи, кажется, потерял.
- Ну что тебе сказать, будешь теперь, как Лобанов, мыкаться по комнатам знакомых, которые норовят выпнуть в любой подходящий момент, дерут деньги, как с козла шкуру, не дают водить девушек, сосредотачиваться на медицинских справочниках и вообще напрочь лишены толерантности. Но это, Фил, в лучшем случае, заметь.
- А что в худшем, Андрей Евгеньевич? – интерн опасливо оглянулся, спина его напряженно полувыпрямилась, а руки замерли в карманах куртки, по которым безнадежно шарили пару секунд назад.
- А в худшем, мой американский друг, тебе придется ближайшим образом знакомиться с дружелюбными российскими вокзалами или подъездами. Впрочем, ты не волнуйся, по крайней мере подъезд – это единственное место, где у нас стабильно бывает отопление, так что ночью не замерзнешь. Ну точно не насмерть.
По узкой спине Ричардса пробежала заметная нервная дрожь, которую Андрей отметил с мрачным удовлетворением, одновременно мысленно обозвав себя бесчувственным сухарем, жаждущим довести несчастное юное создание до нервного срыва – в этом отношении Быкова уже не терзали призраки оскорбленных Романенко или Лобанова, потому как первый был слишком наглым и напыщенным, чтобы обижаться, а второй – второму вообще было все до фонаря. «Другое дело – наше заморское чудо,» - рассуждал про себя Андрей, препарируя торжествующим взглядом тщедушную и растерянную фигуру Ричардса. Фил был обидчивым, а еще Фил был пугливым, хотя и не из трусов – ну, в барокамере тоже в первый раз многие пугались, а Россия тем еще склепом казалась, наверное, после небоскребов, гуччи и двух отцов в свидетельстве о рождении.
- Андрей Евгеньевич, что мне делать? – совершенно подавленно пролепетал Ричардс и воззрился страдальческими глазами на руководителя.
«Ну что, рад, доволен, старый, неудовлетворенный жизнью маньяк-извращенец, чувствуешь прилив сил и энергии от лицезрения смазливой мордашки, душевный покой хозяина которой ты только что безжалостно растоптал и окончательно изничтожил?» - задал себе чисто риторический вопрос Андрей, перед тем как величественно и устало плюхнуться на диванчик:
- Иди к этим двум обалдуям, они еще счастливо проводят время с историями болезней, к великому сожалению, не их же собственными. Правда, боюсь, если хозяйка квартиры застанет вас втроем, то ее представления о Романенко и Лобанове как обо образцовой семейной паре быстро рассеются.
- Хорошо, that`s good idea… - успокаивающе, сам себе пробормотал Фил и, казалось, вернул своему телу нормальное, уверенное положение, как вдруг, запнувшись о диван, стремительно развернулся к Быкову. – А если они меня не пустят?
- Как то есть не пустят? – недоверчиво скривился Андрей, внимательно разглядывая взъерошенного и покрасневшего от волнения интерна. – Друзья всем должны делиться!
«Мозгами, желательно, в том числе, - добавил он про себя вертевшееся на языке, - хотя, если поровну – то это была бы вообще одна сплошная желеобразная масса, а даже не те дурачки и полудурки, с которыми я вожусь теперь.» Мысли об избытке серого вещества на положенном ему месте постоянно приходила Андрею в голову при взгляде в чересчур умные по сравнению с черноусовскими, романенковскими и лобановскими глазами Ричардса. С некоторых пор ум в интернах вообще казался Быкову чем-то не то, чтобы лишним, но явно неуместным и даже неестественным.
- Н-нет, Андрей Евгеньевич, я не могу, - как всегда, потупив взгляд словно девица на выданье, но решительно отрезал Фил.
- Чего ты не можешь? –закипел Андрей, уже заранее зная, что через стену упертости этого субъекта ему не пробиться. – Не можешь, это когда топор из черепной коробки голыми руками или сбить температуру до тридцати шести трупу! А все остальное ты можешь – где твой американский инстинкт супермена?
- Я не могу злоупотреблять дружескими взаимоотношениями. Семен и Глеб мне ничем не обязаны, я не буду просить их об этом.
Принципиальность, прозвучавшая в этих словах, была убийственна и совершенно серьезна. Ричардс с тяжелым, исполненным чувства выполненного долга, вздохом потянул с плеч белый халат:
- Я пойду, Андрей Евгеньевич.
- Куда ты пойдешь, идиот? – Андрей закатил глаза и пропустил мимо своего внимания красные пятна, вспыхнувшие на щеках интерна от мимолетного возмущения.
«Заграничные рефлексы, - про себя отмахнулся Андрей, - еще подсознательно ждет вежливости, ну да скоро отвыкнет.» Он поднялся на ноги и покровительственно положил ладонь на плечо Ричардса, послушно опустившегося на диван и сцепившего нервно дрожащие пальцы в замок.
- Успокойся, моралист ты мой, корректный, вежливый, - склонившись к Филу из-за спины, пропел ему на ухо Быков, не отпуская плеча, дернувшегося под его цепкими пальцами, - пойдем ко мне, - Ричардс шумно сглотнул, потемневший взгляд опасливо метнулся вбок, к склонившемуся Андрею, а от щеки парня ощутимо повеяло жаром.
«Успокойся, успокойся,» - неизвестно для кого, для Фила или для самого себя мысленно пробормотал Быков и хищным взглядом проследил за метнувшимися в сторону глазами интерна:
- Андрей Евгеньевич, вы простите, я вам благодарен, но я так…
- Что, Ричардс, опять ты не можешь? Да что ж такое, поберегись, разберись с проблемами здоровья и на личном фронте, не то я тебе клизму назначу – чтобы мог!
Чувствуя необходимость передышки, Быков попытался поспешно ретироваться подальше от горящего под его прикосновениями и словами Фила под каким-нибудь благовидным предлогом. Спустя минуту, под аккомпанемент булькающего водой чайника, Андрей медитировал над чашками с кофе, глубоко вдыхая и выдыхая, чувствуя себя астматиком после приступа. На диванчике сидел Ричардс и комкал многострадальный халат, всякое на своем веку повидавший – но никак не Быкова, заваривающего кофе для своего интерна, которого после намеревался откомандировать к себе домой.
- Держи, несчастная жертва роковой случайности, - буркнул Андрей, протягивая Филу кружку и старательно отводя глаза от благодарного взгляда умных глаз Ричардса, который, казалось, приходил понемногу в себя – уже не создавалось впечатления, будто у него температура под сорок и невротический синдром.
«Как всегда, нашелся на мою голову, мистер обаяние, ничего не попросил, а свой хелп получил сполна. Никакого удовольствия, никаких издевательств!»
- Андрей Евгеньевич, а у вас дома есть что-нибудь поесть? – поинтересовался по видимому отошедший Фил, прихлебывая обжигающий кофе и расплываясь в мечтательной улыбке. – Так кушать хочется.
- Это нервное, Ричардс, - беззлобно огрызнулся Быков, не зная, куда деть взгляд, то и дело норовивший переползти на довольного, расслабленного Фила. – Поесть у меня есть, конечно –в замороженном виде. А дальше уж на что твоей богатой нерусской фантазии хватит, хочешь – мороженое похаваешь, хочешь – в микроволновку засунешь, хотя ее у меня нет, но есть духовка – научишься готовить на типичной кухне русского холостяка с грошовой зарплатой квалифицированного медицинского работника.
Андрей с удовольствием и глубоким облегчением заметил, как немного поблекла жизнерадостная улыбка парня, и лицо его приобрело оттенок того выражения, которое могло бы появиться при приеме сложных родов. Быков путем долгого сопоставления так и не смог прийти к выводу, какое же выражение лица Ричардса было ему больше по душе – восторженно-умиротворенное или недоуменное с ужасом в глазах наготове. Как вариант еще рассматривалось – с ярким румянцем на щеках, сильно прикушенной губой, напряженно сведенными бровями и прикрытыми глазами, и, к сожалению Андрея, именно этот вариант нравился ему больше всего.
- Наготовишься, а потом мы с тобой последуем старинной русской традиции.
- Какой? – с разгоревшимся во взгляде невинным любопытством Фил подался вперед. – Водку будем пить?
- Любовью заниматься, - невозмутимо ответил Быков.
Кружка в пальцах интерна медленно накренилась в наступившей тишине.

@темы: Быков/Ричардс

---

[принц п.]

Название: ***
Автор: Helen Burns
Бета: тю-тю
Пейринг: Быков/Ричардс
Рейтинг: PG
Статус: Закончено.
От автора: POV Быкова. Кретинская рефлексия, простите меня.

Быков, тебе сорок. Долбаный сороковник. Ты не думай, что это кризис среднего возраста, просто если ты мудак, то с рождения и на всю жизнь, это не лечится!
Купитману не расскажешь. С Купитманом только пить да спасаться от похмелья. Тут он, как сказал бы мой стоеросовый Буратинка, зе бест. Или авантюру какую-нибудь провернуть, над Кисегач постебаться... А попробуй поведать ему о моих шизофренических, абсурдных, невозможных, мать их за ногу, чувствах к собственному интерну - и все, считай, как в микрофон на всю больницу провопил. Абсолютно никакого шанса остаться с прежней репутацией. Все узнают, что наш тираннозавр А.Е. окончательно с катушек съехал. Ну, он и так давно к этому шел.
Вы знаете, я как русский в оккупации в сорок втором. Вокруг немцы. Никто не поможет и ружье не заряжено.

читать ли?

Моя бывшая любовница - моя нынешняя начальница. Она же выгонит - и его, и меня, - за милую душу, только повод дай. Помучается с совестью месяцок, да забудет, а мне потом работу ищи и с Филимоном объясняйся.
К психологу не сходишь. И ладно бы к нашей, больничной мадам, с которой теперь активно размножается Лобанов; ведь и к любому другому не попасть! У них же сеть знакомств покруче ЦРУ, так что... что вы, что вы! Сам разберусь.
В сорок пятом разобрались, и я разберусь.
Быков, тебе не кажется, что у тебя ранний маразм?
Ты слишком много думаешь. Может, стоить умерить пыл своих умственных упражнений? А то ведь не высыпаешься который день; в голове развратнейшие картинки, утопичнейшие мечты и абсолютная уверенность в том, что ничего из задуманного ты никогда не добьешься и не осуществишь.
Или заткни свой фонтан остроумия! Купитман вешается, изрыгает проклятия, "Забери его себе обратно, - говорит. - Я скоро буду не коньяком пахнуть, а солью! Твой истеричный интерн который день мой халат своими слезами заливает".
А я завидую. Стою, говорю что-то, а в груди жжет, как будто бензина плеснули и подожгли. Непривычно.
А сколько Фильке нервов поистрепал... А что? Это все, что мне остается. Я ведь не могу - не могу, понимаете? - вести себя как-то иначе. Поорешь как следует, унизишь, про голубые папки намекнешь, так, чтобы Романенко с Лобановым не поняли, а он понял, понял, да! А у него румянец пышным цветом на скулах, глаза большие, влажные, агрессия так и прет. Кулачонки свои сжимает, потом в карманы их сует и бежит, бежит от меня подальше. Плакаться в синий халат венеролога.
В итоге всем плохо, а мне больше всех, и виноват я тоже больше всех, получается.
Ричардс со дня на день должен заявление подать об увольнении. Купитман орет, чтобы я перестал третировать американца, а то это прямо расизм, гомофобия и вообще, достало его подтирать чужие сопли. Он же венеролог, а не нянька для двадцатитрехлетних пацанов. А я впервые в жизни понимаю, что ничего не собираюсь делать. Само рассосется, как опухоль.
Жаль только, что метастазы уже по всей душе пошли.

---

[Lena_Schneider]

87 серия

те, кто не видел анонс


те, кто видел

@темы: обсуждение

---

[принц п.]

Название: ***
Автор: Helen Burns
Бета: тю-тю
Пейринг: Быков/Ричардс
Рейтинг: PG
Статус: Закончено.
От автора: маленькая зарисовочка на тему "Да, я вырос в семье геев."

- Юноша, а, юноша, а что вы делаете сегодня вечером?
О том, что Ричардса угораздило вырасти в семье голубых, я узнал практически самым первым. Первым-первым был Купитман, и слава богу; что-то мне кажется, что меня бы на месте пробрал совершенно истерический смех. Воспитанный в лучших традициях нежной американской гей-семьи, Филиппок здорово бы оскорбился.
Впрочем, я все равно не упустил возможность его оскорбить.
- Ничего, - невозмутимо ответил Фил, не поднимая головы от планшета с историей болезни.
- Лентяй! Знаешь, когда к тебе подходят сорокалетние мужчины и задают странные вопросы, предлагают конфеты и покатать на машине - не соглашайся! Случится плохое, жалеть ведь будешь, мой недалекий дружок. Хотя... Может, с твоей точки зрения это и не будет плохо.
Нахал продолжал грызть ручку, листал историю и молчал.
- Вот гад, - шепнул я, склонившись к его шее. Реакции какой-нибудь хотелось страшно: пусть покричит, повозмущается, продемонстрирует невысокий уровень IQ, наивность, глупость, ну!
Он молчал и не реагировал на мое пыхтение за его спиной.
Я бессильно упал на диван.
- И кстати, сегодня у нас по-любому ничего не получится, потому что я оставляю тебя на дежурство.
- Почему, Андрей Евгеньевич?! - о, вот, включил оскорбленную невинность. Уже хорошо. Уже весело. Люблю.
- Потому что... просто потому что. Я нетолерантный. Я такой ужасный в твоих глазах, что это просто станет малюсенькой галочкой в твоем огромном списке моих отрицательных качеств. Я прав?
Он сжал губы, швырнул планшет на диван и сел.
- Я знал, знал, что Иван Натанович вам расскажет! Я же его просил! Я знал, что вы меня не поймете!
- Да что я? Я - это цветочки! Вот когда Лобанов с Романенко узнают...
Америкашечка прищурился.
- Мне все равно. Я не стыжусь своей семьи, Андрей Евгеньевич. Так или иначе, они мои родители, и мне все равно, что вы - или кто-либо еще - об этом думаете.
И зачем ты такой умный-разумный, чудовище? Я лежал на диване напротив, подперев голову рукой, глядел на него... Он чем-то напомнил мне нахохлившегося воробья. Я улыбнулся.
- Что? - тут же спросил он враждебно. - Я разве сказал что-то смешное?
Я сел.
- Безумно! Оборжусь сейчас, а что, не видно? Иди работай, лентяй!
Этот тормоз Пржевальского неутешительно долго хлопал глазами, комкал халат в сгибах на локтях, пару раз открыл рот по-рыбьи. Я бы и дальше восхищенно наблюдал эту пантомиму "Бесконечное удивление и непонимание", потому что с каждой секундой все больше разубеждался в том, что в семье голубых можно вырасти нормальным человеком, но Ричардс все же пришел в себя, цапнул планшет и встал.
- Э-э-э, окей, я понял. Я вот тут хотел спросить, один симптом портит всю картину, очень нетипичный...
Теперь настала моя очередь морщиться. Он протянул мне историю болезни, я проглядел.
- Что, мозги затуманило? Тебя Купитман ничем не поил, не?
Ричардс покачал головой.
Я тоже потряс головой, передразнивая его. Порой отсутствие у него чувства юмора сильно меня раздражало. Сильнее, чем все другие его недостатки, вроде наивности и чересчур гладких, не по-мужски нежных ладошек.
- Сделай ему глубокий анализ крови, креветка.
Я вернул ему, неловко улыбающемуся, планшетку, и он поспешно убежал.
Да. Если уж Лобанов и Романенко узнают о сием досадном факте биографии Ричардса, то не от меня.
Мне внезапно расхотелось над этим смеяться. В конце концов, америкашка, как это не печально, являлся самым нормальным человеком из всех моих обалдуев.
Хотя и не очень-то трудно быть самым нормальным среди ненормальных.