Вступил в сообщество - проставляйся!

[Intern-slash]

С этим девизом приветствую всех любителей "Интернов" и слэша, и слэша в "Интернах", и выкладываю фанфик.)) Все-таки какое это счастье - найти единомышленников!

Название: Сёмино достоинство
Автор: Мoguch
Пейринг: Быков/Лобанов
Рейтинг: PG-15
Размер: миди
Ворнинг: действие происходит в районе 50-х серий.

Сёмочка не любил чувствовать себя лузером, ох как не любил. Сёмочкин оскал до сих пор снился тем несчастным, которые попадали под его горячую руку в школе, на службе, в институте... Снился он бедному Левину, который перед тем, как войти в ординаторскую, судорожно поправлял очки, одергивал халат и всматривался в замочную скважину. Снился он Ольге, которая до сих пор не могла отойти от сёмочкиного вранья и по-детски наивных глаз, действующих на нее отныне, как красная тряпка на быка.

Но Сёмочка и ведать не ведал, что снился он кое-кому еще. И этот кое-кто изо дня в день втаптывал его в грязь, выставлял полным идиотом, унижал перед всей больницей, лишь бы только стереть навсегда с его круглого лица этот довольный оскал. А Сёмочка терпел, терпел очень долго. Собирал всю свою волю в кулак и терпел. Облажался раз, облажался два – виноват. Дежурство сегодня, дежурство завтра, дежуришь-до-тех-пор-пока-в-голове-не-вырастет-мозгоподобное-вещество. Левин – красава, Черноус – молодец, даже Романенко эволюционирует на глазах. А Сёмочка – олигофрен. Сёмочка – лузер. Сёмочку гнули и ломали, делали это качественно и со злобной ухмылкой, а он ничего не мог поделать. Он только молча созерцал, как его некогда непоколебимую гордость хоронят заживо.

***

– Лобанов! Ты в курсе, что в голову можно не только сигарету пихать, но и воспринимать ею звуковые волны, которые я тебе уже битый час посылаю!
– Ну Андрей Евгеньевич! Я задумался! – Лобанов не ожидал, что Быков пойдет за ним в курилку.
– Не надо хвастаться тем, чего в жизни никогда не делал! Думают за тебя другие, ты сам способен только рефлекторно реагировать на внешние раздражители! Фу-фу-фу! Примитивизм! – Крик резонировал в сёмочкиной голове, и ему даже показалось на мгновение, что она, как и твердит Быков, абсолютно пустая.
Лобанов уставился в пустоту, пытаясь найти в ней спасение от собственной злости и раздражения. Но начальник не привык, чтобы его так откровенно игнорировали, поэтому уже через считанные секунды перед взором интерна мелькали щелкающие пальцы. Сёма вздохнул и устало поднял глаза.
– Что и требовалось доказать! Реакция на уровне одноклеточного!
Сигарета печально догорала в его пальцах. Пускай. Одно лишнее движение – и прощай, интернатура.
Сёма сжал зубы. Он сильный. Он не сорвется на Быкова.
– Пациент Новиков, девятая палата. Иди, но постарайся не убить его своей тупостью.
Сёма посмотрел вслед удаляющемуся начальнику и мысленно сосчитал до 10.

***

В палате №9 на одной-единственной койке восседал подросток лет шестнадцати-семнадцати.

Лобанов вздохнул. Значит снова капризный сынок какого-нибудь вип-клиента, спонсора, над Кисегач власть имущего. Главврач, недолго думая, заставляла Быкова лично заниматься этими больными. А Быков, дабы отучить ее целовать пятые точки этой избранной касте пациентов, с удовольствием перенаправлял их к Сёме, который, знамо дело, страшно косячил и заставлял главврача краснеть и бледнеть от стыда. Схема до боли простая, но Сёма в ней был лишь малозначительной гайкой. Он давно размышлял об этой своей роли, и однажды пришел к выводу, что от него и не ждут успешной работы. Быков строит свои всевозможные коварные планы по досаждению Кисегач именно с тем расчетом, что последней каплей терпения главврача будет сёмочкин неверный диагноз, неподобающее поведение и тому подобные проколы.

Иногда Сёме даже казалось, что он обладает своеобразной властью над Быковым. В самом деле, ведь не могут же отношения подчинения быть односторонними, хозяин и его питомец в равной степени зависят друг от друга. Если Сёма будет вторым Левиным, Быкову это ох как не понравится – некого станет подставлять под огонь. Поэтому, с одной стороны, лучше бы ему не дергаться и продолжать играть заезженную роль тупого интерна, но, с другой – стоит Сёме хоть раз показать свое равнодушие, свою безучастность или, хуже того, показать, что отныне он свободен в своих действиях, возможно, Быков изменит свое отношение. Может быть, он признает в нем достойного человека и перестанет обращаться, как с безвольным существом.
– Доктор… так вы меня слушаете? – пацаненок обиженно поглядывал на Лобанова, погрузившегося в размышления.
А действительно, что если хоть раз он сыграет по-другому?
И, мысленно засучив рукава, Сёмочка, возможно впервые, со всей ответственностью взялся за работу.

***

– Семён, ты уверен?
– Да, Анастасия Константиновна.
Кисегач посмотрела куда-то в сторону и стукнула ручкой о стол. Перевела взгляд на Сёму – тот сверлил ее взглядом, поджав губы.
– Тогда скажи мне, почему ты не проконсультировался с Быковым.
– Я уверен в диагнозе. – Сёма прижал к себе историю болезни.
– Я понимаю, Семён… – Кисегач замялась. – Но может быть стоит все-таки спросить мнение Быкова? Все же он – твой руководитель, он поручил тебе это задание…
– А ему кто поручил? Вы, Анастасия Константиновна.
– Да, ты, конечно, прав… Вообще, он должен был лично заняться этим пациентом. Но… возможно, он хочет, чтобы у вас было больше практики и…
– А почему же он не скидывает вип-пациентов на Левина, например? Уж он-то скорее их вылечит, чем я, – Сёма чувствовал, что уже начинает заводиться. Только не сорваться. Только не сорваться на главврача.
– Видимо, Левин уже достаточно компетентен и Быков не считает нужным перекладывать на него такую ответственность. Видишь ли, Семён, находясь под двойным давлением, ты так сказать, быстрее научишься…
– Вы считаете, что я настолько тупой?
– Ну что ты, Семён, нет, просто, может быть, тебе не хватает пока опыта…
– Да у меня этого опыта, как у дурака махорки! – Сёма уже почти кричал. Нет. Так дело не пойдет. Он сильный, он может взять себя в руки.
Кое-как собрав себя в кучу, он сказал:
– Разве вы не видите, Анастасия Константиновна? Что бы я ни делал, как бы я это ни делал, я остаюсь тупым и в ваших глазах, и в глазах Быкова. Неважно, что в сегодняшнем диагнозе я уверен на сто процентов – моя уверенность ничего стоит. А вот Быков всего лишь использует меня, чтобы досадить вам. Если вы этого до сих пор не заметили, то может быть стоит хоть раз обратить внимание.
Сёма бросил историю болезни на стол Кисегач и уже вышел из кабинета, когда услышал:
– Лобанов! Подожди.

***

Большая стрелка часов неуклонно подбиралась к шести, рабочий день подходил к концу, а Люба сидела и писала отчеты, и не было им конца и края. Ибо барину не до черновой работы, барин изволил почивать. Кстати, последнее было совсем не похоже на Быкова; обычно в это время он либо гонял своих интернов, либо пил с Купитманом, либо сидел у Кисегач, но уж никак не запирался один под предлогом поспать. Что-то здесь было не так.
Люба задумчиво прижала ручку к губам. Сегодня в принципе все шло не как обычно; взять, к примеру, Левина, мотавшегося неизвестно где и не отвечавшего на звонки, или Лобанова, который больше часа просидел в кабинете главврача… Это как же нужно было накуролесить, чтобы вызвать такое внимание к своей персоне? И зачем Быков под сомнительным предлогом запирается в ординаторской?

Женское любопытство и любовь к чужим секретам не позволяли ей оставаться безучастной. Оглядевшись по сторонам и удостоверившись, что за ней никто не наблюдает, она подошла к ординаторской и прижалась ухом к двери.
Первое, что она поняла – Быков не спал. Это было очевидно, учитывая звуки, доносившиеся из комнаты. Второе, – он явно занимался какими-то физическими упражнениями, на что указывало характерное пыхтение и стуки. Люба попыталась что-нибудь разглядеть, но внутри было слишком темно. Она еще немного послушала и ушла восвояси в еще большем недоумении.

***

Пациент Новиков обреченно проглотил таблетки и откинулся на подушку.
– Семён Семёнович, а долго мне еще тут лежать?
– Столько, сколько потребуется.
– А это сколько?
Ох, уж эта сопливая молодежь…
– Минимум две недели. За это время сдашь все анализы, я тебе тут написал, сходишь на прием к Василию Сергеевичу в урологию – проверим еще твои почки. Так, что у нас… ага, диета! Не забываем: жирное, соленое, сладкое, алкоголь – исключить. Антибиотики утром и вечером после еды. Все понятно?
– Да, спасибо, доктор, – пацаненок благодарно закивал. – Знаете, у меня ведь учеба, две недели еще терпимо…
– Да знаю я вас, все вы так говорите, а потом фиг выгонишь. Учеба у него… – Сёма ухмыльнулся. – Ладно, Новиков, чтобы через две недели мне выздоровел! А не то… – он погрозил больному кулаком так, что тот в ужасе вжался в кровать. Сёма оскалился в своей фирменной лобановской манере. – Не боись, Новиков, не ты первый, не ты последний!

Ну все, сегодня он добьется уважения.

***

Люба подняла голову от нескончаемой писанины и как раз вовремя: из вип-палаты с довольным видом шагал Лобанов.
– Эй, Лобанов! Иди-ка сюда! – Люба отложила бумажки в сторону и перегнулась через стойку.
Он, не спеша, с какой-то напускной важностью приблизился к ней. Люба рассмеялась.
– Семён, сделай лицо попроще! Тебе не идет.
– Ничего, смейся, смейся, Любовь Михайловна, надо мной. Скоро моя очередь будет смеяться.
– Ага, конечно, Лобанов! Тебя Быков так рассмешит, что мы тебя по частям потом всей больницей собирать будем, – Люба ехидно улыбнулась. – Ты диагноз хоть поставил?
– Поставил. И лечение уже назначил.
– И что, даже Быкову не сказал? – Люба удивленно вытаращила глаза.
– А зачем? Я теперь Кисегач напрямую докладывать буду.
– А задания тоже она тебе давать будет? Ой, не верится мне, Лобанов, чтобы она вдруг вместо Быкова с тобой возиться согласилась.
– Она и не согласилась. Это чтобы Быкова проучить! – Сёма усиленно жестикулировал, как будто это помогло бы убедить зловредную медсестру.
– Да ну? Иди вон, проучивай, он там заперся, то ли пыхтит, то ли колотит кого, наверное, тебя ждет с нетерпением. – Люба опять рассмеялась, когда увидела сёмочкины округлившиеся глаза.
Лобанов нервно сглотнул. Быков не мог знать, что он договорился с Кисегач. Или мог?
Хотя чего ему бояться? Задание он выполнил, можно спокойно уходить и не сталкиваться с разъяренным Быковым…
Блин! Куртка! И сумка тоже… Придется прорываться в ординаторскую.

Сёма постучал в дверь. Нет ответа. Постучал еще раз. Тот же эффект.
Люба говорила про какие-то звуки… Он последовал ее примеру и прислушался. Да, действительно, из-за двери доносились какие-то приглушенные стуки и тяжелое дыхание Быкова.
У Сёмочки внутри все похолодело. Что бы это могло значить? Быков, конечно, не без прибабахов, но запираться в ординаторской и тратить свое рабочее время на какие-то никому неизвестные тренировки не имело ни малейшего смысла.
И не имеет значения, что именно вызвало такое аномальное поведение, важно то, что для Сёмы это вряд ли кончится чем-то хорошим…
Внезапно дверь распахнулась. Сёмочка даже не успел ничего понять, он только мельком увидел взмыленного Быкова и тут же был схвачен за грудки и запихнут в ординаторскую.

Сёма молча разглядывал очертания боксерской груши в вечерних сумерках, проникавших в комнату сквозь полуприкрытые жалюзи, пока Быков что-то орал ему прямо в лицо. Бедному Лобанову отчаянно хотелось вырваться из железной хватки начальника, но почему-то руки отказывались слушаться и он безвольно стоял и задыхался от все усиливавшегося напора Быкова. Казалось, тот находился в каком-то состоянии аффекта и заводился от собственных криков. Слова просачивались сквозь Сёму, не затрагивая его разум. Он понимал, что даже своим сегодняшним сговором с Кисегач не заслужил подобного обращения, но значило ли это, что он провинился в чем-то еще?
Как же он устал… Устал чувствовать себя виноватым. Устал от Быкова, от этой работы, от своей бесполезной жизни… Он сам себе напоминал загнанного оленя, за которым долго шла погоня, пока его не зажали в угол и не ослепили фарами автомобиля. Олень… Левин бы сейчас порадовался.
Эта мысль почему-то развеселила Сёму, а может быть, у него просто сдали нервы, но он вдруг начал смеяться. Он смеялся и смотрел прямо в глаза этому тирану.

Быков от неожиданности опустил руки, но Лобанов не мог так просто отделаться. Он же Лобанов, в конце-то концов. Это горький тезис подтвердился адской болью где-то в районе нижней челюсти. Сёма поднес руку к губам и моментально запачкался в собственной крови.
«Блин, теперь еще халат отстирывать», - отстраненно подумал он и посмотрел на Быкова исподлобья. Казалось, его глаза освещают эту комнату; от них буквально веяло яростью, изумлением, нетерпением и еще чем-то… Жалостью? Быков жалеет его? Бьет и жалеет? Вот же бред! И потом, невозможно совместить все эти эмоции в одном единственном взгляде.
Момент затянулся, Сёма это отчаянно чувствовал каждой клеточкой своего тела. Быков до сих пор прижимал его к стене так, что было не вырваться. А Сёма молча впитывал тепло другого человека, находящегося рядом с ним. Ту каплю тепла, которая нужна каждому, и о которой он и думать забыл после развода с женой. Странно все это… Быков ударил его, быть может, он хотел его убить, кто знает этого психопата? Что у него на уме? Только вряд ли он осмелится озвучить свои мысли. Ему сейчас вообще ничего не хочется говорить или делать.
Может, Быков прав, и он действительно паразит? Во всех смыслах этого слова? Даже энергии своей ему уже не хватает, а приходится забирать у того, кому бы врезать как следует и послать куда подальше. А Сёма не может. Сёма греется. Почувствовал уют и спокойствие от физического контакта и разомлел. И стало абсолютно наплевать и на свою гордость, и на достоинство, и на волю… То, о чем он так переживал все это время, вдруг превратилось в пустой звук, ничего не значащие буквы, которые никогда не заменят простого человеческого прикосновения. Человека жалеть надо, говорите? Да, надо. Даже такого непутевого как он.

Ну вот, теперь бы только слезу не пустить. Сёма сжал посильнее зубы, но тут же застонал от сильной боли, пронзившей нижнюю челюсть. Почему-то он испугался этого звука и затравленно взглянул на Быкова. То ли освещение было настолько никудышным, то ли у Сёмочки начались галлюцинации, но он вдруг осознал, что Быков уже минут пять рассматривает его лицо. Учитывая всю прожигающую мощь этого взгляда, Сёма ощутил, как кровь приливает к щекам. Хотел ли Быков, как и он сам, понять, что же творится в голове у оппонента?
У него внутри все оборвалось. Быков интересуется им? Быков пытается прочесть его мысли? Быкову не все равно?
От этого бардака в голове его уже привычно оторвала боль в челюсти. Сёма опять застонал и попробовал оторвать чужую руку от своего подбородка. Но наглый руководитель и не собирался его отпускать, а сжал еще сильнее и вынудил встретиться с ним взглядом.
– Отвечай, Лобанов… – тяжело дыша, проговорил он. – Почему ты не дал мне сдачи?
Сёма вздрогнул, почувствовав горячее дыхание начальника. Сердце стучало, как бешеное. Оно, как и сёмочкин мозг, понятия не имело, чего можно ожидать от такого непредсказуемого человека. Сёма переступил с ноги на ногу, вследствие чего лишился последних миллиметров свободного пространства, отделяющего его от этого изверга. Который, кстати говоря, не теряя ни секунды, схватил интерна за шею так, что большой палец медленно прохаживался по пульсирующей яремной вене.
– Отвечай, а то будет хуже…
Вот Быков, сука, откуда он знает, как довести Сёму до полубессознательного состояния?..

Он почти гладил его шею, периодически надавливая, от чего у Сёмы кружилась голова и подкашивались колени. Где-то на краю сознания промелькнуло, что, он, наверное, забавно выглядит со стороны: детина под два метра ростом дрожит как осиновый лист и не может чисто по-мужски вмазать. Да, почти смешно.
– Сеня, Сеня, ничему тебя жизнь не учит. Если ты такой самостоятельный, зачем же ты пошел к Кисегач? Решил поменять хозяина? Ая-яй, Сеня, ая-яй! Ну и где твое хваленое достоинство? Где твоя профессиональная гордость? – Быков проговаривал каждое слово с пугающей четкостью, так что Лобанову казалось, будто каждая картавая «ррр» как пуля, проникает в самое нутро и разрывает мягкие ткани в его теле. Напряжение все нарастало, ведь теперь Быков сопровождал каждое движение большого пальца взглядом: медленно вверх – медленно вниз – медленно вверх – медленно вниз…
Сёма сглотнул. И тут же, уловив хищный блеск в глазах мужчины, пожалел об этом.
– Молчишь… – Быков отступил. Сёму мгновенно окутал холод. – А я отвечу за тебя, мой бестолковый орангутанг. Нет у тебя никакой гордости, и достоинства тоже нет. А знаешь почему? – Быков резко придвинулся к нему, закусил его разбитую губу и принялся высасывать кровь из раны. Сёме было больно, но, вскоре, почувствовав влажный язык Быкова во рту, он забыл обо всем. Руки потянулись куда-то вверх, пока не нащупали влажный затылок начальника и не притянули его еще ближе. Сёма чувствовал тепло, Сёме было хорошо и Сёме хотелось большего. Но в этой игре правила устанавливал не он. Он был всего лишь гайкой в этой схеме, как впрочем, и в любой другой.
Быков отстранился, но их губы все еще слегка касались. Сёма наслаждался этим почти неуловимым ощущением в сочетании с пульсирующей болью в губе и уже не слушал то, что говорил Быков…
– Потому что все это давно принадлежит мне.

***

А Любовь Михайловна до самой ночи просидела перед дверью в ординаторскую, слушая полный чувств и противоречий, вздохов и стонов, концерт.