[Intern-slash]

Название: Американский ужин
Пейринг: Быков/Ричардс
Рейтинг: PG-13
Размер: мини



- Ты что тут делаешь, американская надежда русской медицины, в двух наименованиях запутался? Тебе, может, помочь? И не вороти сразу нос, это не профессиональная задача, принять помощь от старшего товарища в твоем случае было бы признаком маломальского ума, так что прекрати немедленно протирать хлебобулочные изделия взглядом и скажи по-русски, чего тебе надобно.

хобаначтотамдальше

Издалека заметив ненормально высокую и угловатую, неловкую фигуру у прилавка в родном супермаркете, Быков снял очки, протер их и водрузил обратно на нос – особенных изменений не произошло, лохматая голова вертелась в стороны, близоруко приближалась к прилавку и быстро отодвигалась назад, как будто обнаруживала у больного сердце с правой стороны тела. Интерн переминался на длиннющих, с точки зрения анатомии даже непропорциональных ногах, и уже начинал привлекать внимание общественности своим нездоровым интересом к хлебу, булочкам и печенью, перед которыми и ошивался.
- А ну хватай, чего хотел, и пошли к кассе, мой недоразвитый друг, - недовольно буркнул Андрей за спиной у Ричардса, который все еще недоуменно и любопытствующее разглядывал прилавок; Быков примостился у интерна за плечом и попытался закрыть собой эту почти двухметровую шпалу от взглядов остальных покупателей, мотивируя про себя тем, что не стоило кому попало мозолить глаза о его американскую мечту и лучшего интерна во всей больнице по совместительству.
- Андрей Евгеньевич, - мягко и негромко пропустил между языком и зубами Фил, не оборачиваясь, и Андрея тряхнуло нервной дрожью – вот еще чего не хватало на его седины, так это филиного выговора в публичном месте – больницу Андрей, конечно, за сколько-нибудь общественное место не считал, - я не понимаю… у них же тут три ценника на один товар.
- Ага, беленький, желтенький и красненький – выбирай себе любой, какой больше понравится, - ворчливо отозвался Быков, оглядываясь по сторонам на глазеющих покупателей, среди которых была пара девушек, откровенно избавляющих ничего не подозревавшего интерна от одежды – взглядом, разумеется – иначе Быков за себя не поручился бы, - а вообще, Фил, у нас скачущие цены на хлеб, вот сразу по три ценника и вешают, на любой случай жизни и каприз мировой экономики.
На пораженный взгляд Ричардса Андрею одновременно захотелось стукнуть себя по лбу и выдумать еще что-нибудь эдакое необыкновенное, от чего брови интерна удивленно приподнимутся, а глаза изобразят абсолютное доверие – ничему-то американца жизнь российская не учила.
- Я вообще-то не знал, что ты такой экономный, ты что, постоянно на все цены смотришь? Так это же в России прямая дорога к психотерапевту, а потом в окружение белых мягких стен, русские люди давно перестали смотреть на ценники в магазинах во избежание глубоких душевных ранений.
- Нет, Андрей Евгеньевич, просто нас в Америке так воспитывают – мы очень практичные люди, поэтому приходится всегда следить за расходами… - терпеливо разъяснил Фил, ухватив с прилавка хлеб с отрубями, и под неусыпным вниманием руководителя – дабы инородная культура не повредила будничному течению жизни в супермаркете – направился к кассе.
Андрей бросил аналитический взгляд в продуктовую корзинку интерна, на дне которой сиротливо лежали давешний хлеб, завернутая в целлофан зелень, коробка с десятком яиц и тетрапак молока. Быков поморщился, представив себе скудный американский завтрак.
Очередь по направлению к кассе неторопливо, как и всегда вечерами, продвигалась, и Фил, непривычный к магазинным пробкам, стоял, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и глазея на покупателей вокруг – в чем последние отвечали ему горячей взаимностью, отчего Быков медленно, но верно закипал. Без обыкновенного прикида молодого недоумка в больнице – Ричардс выглядел непривычно, слишком обычно и ничем не отличаясь от среднестатистического прохожего парня на улице, кроме разве что волос, забавно топорщившихся вверх, и слишком выразительного взгляда. Покопавшись в кармане куртки, Фил выудил из него пухлое подобие кошелька, забитое различными карточками и картами, визитками, документиками, на что Быков только насмешливо фыркнул и выложил перед кассиршей и задумчивым лицом Ричардса тысячерублевую бумажку. Насколько Андрею хватало памяти – это была последняя тысяча до зарплаты, которая ворочалась в недельной дальности.
Но изогнутая в попытке сообразить, что к чему, бровь парня и его сдержанное «У нас не принято рассчитываться наличными, особенно такими… не совсем мелкими,» - это того стоило.

- Ну и что, ты всерьез собрался это хавать, Фил, на ночь глядя? Да у тебя с таким питанием на нашей суровой родине скоро проявится целый специфический букет в составе язвы, колик, общей утомляемости и ненависти к работе! – хмуро сообщил Быков, выходя на улицу следом за Ричардсом, и нахохлился, подняв воротник куртки – накрапывал осенний промозглый дождь, за светом магазинных окон была темнота, разбавляемая рыжим светом фонарей, стоявших вдоль улицы.
- Как у вас все таки красиво! – взмахнув рукой и мечтательно улыбнувшись заметил вдруг Фил, из чего Андрей сделал неутешительный вывод – его тираду, посвященную общей сфере деятельности – а в частности драгоценному здоровью его интерна – только что пропустили мимо ушей.
- Ты что, совсем идиот? – поведя плечами от зябкого холода, пробравшегося под воротник, вопросил Андрей, поправил очки и огляделся. – Это тут – красиво? На этих развалинах коммунизма, жалко пытающихся подделаться под вас, между прочим – не может быть ничего красивого. У вас вот, в этой вашей Америке – красиво поди, небоскребы там всякие, дороги в десять уровней вверх и десять вниз, ночные клубы, толерантность…
- Да я не о том, Андрей Евгеньевич! – раздасованно воскликнул Ричардс и, взмахнув пакетом – Андрей мимолетно взволновался за судьбу десятка яиц – обвел рукой улицу. – Посмотрите, как это все удивительно – темнота, такая синяя, а фонари оранжевые, огни автомобилей, люди – у нас такого никогда не увидишь! – несмотря на скептицизм, который пронизывал недоверчивый взгляд Быкова и даже всю его ссутулившуюся фигуру, Фил не смутился и только покачал головой, нечто на которой из-за моросящего дождя уже напоминало залитую лаком укладку, нарочно направленную вверх острыми иголками.
- Так, слушай, Фил, мне тут с тобой стоять и любоваться этим упадническим декадансом не досуг, так что я пошел, а ты прекращай кушать эту здоровую и полезную дрянь, а то скоро в обморок у меня в ординаторской завалишься. Я тебя предупреждаю, Ричардс, не то составлю специальное меню и буду кормить с ложечки. Вон, бери пример с Лобанова – нормальный крепкий парень, мозгом разве что хромает – но в этом пример не бери, ты и со своим нынешним агрегатом внутри черепной коробки хорош.
Ричардс внимательно слушал и автоматически кивал головой, проводя губами по металлической молнии на воротнике свитера, отрешенно глядя на Андрея, и вдруг, по окончании воодушевленной речи Быкова, выпалил:
- А пойдемте ко мне, Андрей Евгеньевич.
- Это еще зачем? – дернув подбородком в сторону, напряженно спросил Быков. – Я тебя знаю, коварный и опасный ты человек, Филька, я тебя боюсь – вдруг ты для каких порочных целей заведешь меня в темную подворотню – и пиши пропало мое человеческое достоинство!
Ричардс развел руками и открыл рот, как будто ему только что вручили пару лишних пациентов и ночное дежурство в придачу без всяких на то причин. Быков выжидательно тянул и наблюдал за бегающим темным и блестящим взглядом Фила.
- Я вас накормлю, - наконец решительно выдал интерн и покачал перед оценивающим взглядом Андрея пресловутым пакетом с едой, непригодной для существования и нормального функционирования организма русского человека.
Оказалось, что американец умудрился жить в хрущевке по другую сторону супермаркета от дома Быкова. Андрей посчитал это счастливейшим идиотизмом в своей жизни.

Фил выглядел полуамериканцем-полурусским, когда в серой, явно не по размеру его длинного и худощавого тела, футболке и с повышенной лохматостью на голове методично стругал огурец на разделочной доске. На плите тихонько шипела яичница, от которой, как ни отнекивался, не смог отбрыкаться Быков, на столе радостно побулькивал кипящий чайник, и Андрей, сидя на кухне в съемной квартире интерна, недоумевал, как Ричардс справлялся со всей этой вакханалией. Самого Быкова обычно хватало на то, чтобы одновременно жевать стандартный утренний бутерброд и помешивать сахар в кофе, большую же нагрузку в данной сфере его развитой мозг упорно отказывался воспринимать.
Когда перед нахмурившимся и ожидающим подвоха Быковым оказалась тарелка с двумя нерастекшимися яичными желтками, Андрей усомнился в том, что достаточно хорошо знал своего интерна.
- Да ты хозяйственный, Фил, просто парень мечты для любого американского гомосексуалиста, - не слишком уверенно и изящно сострил Андрей, берясь за вилку. – Послушай, Филя, я надеюсь на твою честность и уважение к управляющему твоим профессиональным ростом, я понимаю, что многие из моих счастливых подопечных были бы рады оказаться сейчас на твоем месте и вернуть мне все утки, которые они выносили, клизмы, которые ставили, и все тому подобное сполна…
- Ешьте, Андрей Евгеньевич, это вкусно. И совсем не опасно, - с мягкой усмешкой прервал его Ричардс, и у Андрея создалось смутное впечатление того, что над ним только что тонко пошутили, настолько тонко, что ему даже было лень отвечать, особенно когда под носом в довершение картины возникла кружка горячего чая, от которой тянуло странным крепким и кисловатым запахом – каркаде, констатировал Быков про себя, хищно втягивая запахи горячего и съедобного.
Спустя пару минут Андрей уже уминал ужин, который преждевременно клеймил определением «американский», а Фил, сидя напротив, тыкал вилкой в свою тарелку и с открытой, какой-то радостной улыбкой рассматривал руководителя. Жуя, Андрей не забывал о попутном дедуктивном анализе, которому подвергал интерна буквально с первого его дня под своим руководством и вплоть до данного конкретного момента. Среди прочего было замечено, что на тесной кухне съемной квартиры царил почти идеальный порядок, не без характерных мелочей – наушники, свисающие с холодильника, бутылка минеральной воды – в отличие от такой же на кухне, скажем, Романенко, здесь минералка повествовала только о аккуратности и здоровом образе жизни хозяина. В рамочке на том же холодильнике поместилась фотография двух молодых мужчин и карапуза с темными большущими глазами и смешно растопыренными руками.
- Это чего, папки твои? – заинтересованно ткнул вилкой в воздух Быков, внимательно и внутренне похохатывая при взгляде на мальчика между парнями на фотографии – она была старой и немного выцветшей, и Андрею не сложно было представить, как его интерн таскал с собой повсюду эту фотографию, по пути из Америки боялся ее потерять или помять, а вечерами после того, как компания из Лобанова, Романенко и него, между прочим, Быкова, особенно яростно и изощренно донимала его – долго рассматривал снимок и думал, что во всем этом такого плохого.
- А, да… - Ричардс дернулся и уткнулся взглядом в стол, сжал тонкими пальцами вилку так, что они побелели.
Быков мысленно отвесил себе тяжелого пинка – довести интерна до ручки таки удалось, но морального удовлетворения Андрей, как ни старался, не мог почувствовать в полной мере – на задворках сознания его грызла давно не выползавшая и мутировавшая совесть – за яркие пятна румянца, которые уже проступали на скулах Ричардса. Быков вообще-то хотел добиться этого другими методами, но все получалось как всегда у врачей отечественной медицины – хотел как лучше, а сделал как всегда.
- А в тебе, Фил, пропадает кулинарный талант между прочим, - попытался перевести разговор Андрей, что не удалось бы ему ни с кем, кроме американца, который иногда поражал отсутствием чутья на вранье и проницательности, - может, тебе, пока не поздно, стоит забросить эту дурацкую медицину, в которой ты рано или поздно окажешься в моем положении – будешь хоть что-нибудь понимать в профессии единственным из всех окружающих и при этом жить в однокомнатной квартирке в спальном районе и с неустроенной личной жизнью, воспитывая вместо детишек в счастливой идиллической семье американцев – кучку бестолковых и твердолобых интернов.
Фил удивленно приподнял брови и деликатно, без лязга положил вилку, доверительно склонился к Быкову через стол:
- У вас что, на самом деле все так… плохо? – ляпнул он, не подобрав в русском лексиконе более подходящего слова.
- Нет, ну что ты, Фил, я просто живу и радуюсь жизни, - с режущим ухо сарказмом ответствовал Андрей, о чем тут же пожалел – взгляд Ричардса изобразил такое сострадание, как будто Быков сообщил о наличии у себя рака легких.
Опустошив окончательно все тарелки и кружки, которые были ему предназначены, Андрей со спокойной и сытой душой поднялся из-за стола и зашел за спину интерна, стянул с холодильника рамку и, прищурившись, покрутил снимок; краем глаза он уловил, как напряглись плечи Фила, а острые лопатки натянули футболку, даже от влажных игольчатых волос Ричардса повеяло тревогой и неуверенностью.
- А они у тебя ничего такие… - задумчиво пробубнил Андрей и покосился на нервно оглянувшегося интерна. – Яблоко от яблони недалеко…
- Что-что, простите, Андрей Евгеньевич? – голос Фила прозвучал приглушенно, а Быков нарочно, с мазохистским удовольствием заострил свое внимание на мягком и окатывающим воображение кипятком акценте.
- Да, говорю, красивый ты, Фил, просто башню мне сносит, думать ни о чем не могу, что ж ты делаешь, Филька?
Судя по встречному взгляду, Ричардс либо запал на неизвестном доселе фразеологизме «сносит башню», либо был клиническим идиотом, чего Быков все же никак не ожидал, и не мог переварить элементарный с точки зрения Андрея комплимент.
- Андрей Евгеньевич, поставьте, пожалуйста, на место фотографию и прекратите ваши издевательства, я не желаю слушать их еще и в своей квартире, если это единственная тема, на которую вы способны поговорить в неформальной обстановке, я вам сочувствую! – внешне Ричардс остался невозмутим настолько, что Андрей про себя позавидовал и почувствовал азарт, разгорающийся где-то внутри, эмоции Фила вылились только в заходившие желваки, лихорадочно заблестевшие глаза и подрагивающий, еще больше загрешивший акцентом голос.
- Да ты упрямый, как стадо американских баранов.
- Это как? – на секунду умерил пыл и праведное возмущение интерн, как будто нажал на педаль тормоза – недоуменно уставился на Быкова и расслабился.
Тут-то Андрей и решил не терять даром драгоценного времени и перешел в контрнаступление.
- Непрошибаемо, Филя, - Быков легко стиснул в пальцах руки Ричардса, взметнувшиеся в предостерегающем жесте, и последним, что Андрей четко пронаблюдал, были зажмуренные глаза интерна и заколотившаяся на высоком виске венка.

- Да вы латентный гомосексуалист, Андрей Евгеньевич! Вы жестокий, эгоистичный, беспринципный….
Андрей отрешенно подивился словарному запасу американца, состоявшему, казалось, исключительно из высокохудожественных выражений, хотя достоверно было известно, что в окружении остальных интернов можно было выучить только топ-сто самых используемых слов в русском языке.
-… самоутверждающийся за счет более слабых, предсказуемый…
Главный интерес для Быкова составляло то, как в сложившейся ситуации Ричардс еще был способен на развернутые осмысленные определения и внятную речь вообще. Ругая себя за недостаточно усердные действия, Андрей обеими руками, с удовольствием наблюдая за приоткрывшим рот и широко распахнувшим глаза Филом, смял через ткань джинс до нахальства соблазнительную американскую задницу. Ричардс отпрянул к стене, к которой был пару минут назад прижат Быковым, и наконец потерял дар речи – по крайней мере русской, по крайней мере на время.
- Не расстраивайся, Фил, чтобы успокоить тебя, сообщу, что еще никакие издевательства не доставляли мне столько внутреннего глубокого удовлетворения, как издевательства над тобой, - Андрей плохо понимал, как сам еще может разговаривать, вместо того, чтобы до умопомрачения облапывать, хватать, целовать то, до чего не мог дорваться – такое поведение было не в стиле Андрея, хотя его часто заносило на болтовне.
Притягивать Фила к себе за воротники одежды еще в больнице стало доброй традицией для Быкова, так что, дабы создать для интерна привычную и не слишком стрессовую ситуацию, Андрей с неохотой разжал пальцы одной руки и переместил ее с подавшихся вперед бедер Ричардса на ворот футболки, нарочито грубо потянул на себя и поцеловал, не воспринимая ровным счетом никаких слабых сопротивлений влез настойчивым и хамоватым языком в приоткрытый рот, который доставлял ему много забот – и подчас не столько акцентом и английской трескотней, сколько озвучиванием слишком умных для интерна мыслей.
- Oh shit, - только и смог выдать Фил, когда Андрей снисходительно предоставил ему эту возможность.
- Слабые у вас, америкашек, дыхательные аппараты, - заметил Быков, чтобы хоть что-нибудь сделать, иначе его нещадно тянуло без промедлений снова привязаться к этому рту, несознательно жарко дышащему и поддающемуся.
Ричардс зачем-то кивнул, как выяснилось в следующую секунду – самому себе, ведь надо же было решиться на то, чтобы извернуться в крепко захапавших его руках Быкова и стянуть через голову футболку, так по-американски беззаботно отбросив ее на пол. Тут Андрей не смог удержаться от того, чтобы переместить обе ладони на узкие, крепкие плечи, потом на горячую, быстро поднимающуюся и опадающую грудь, очертить ребра, царапнуть по животу… где-то на этом моменте Фил окончательно и бесповоротно сдался, застонал в голос и перехватил наглую руку Быкова:
- Please, we must not do so, but you do not leave me no choice… - взгляд Ричардса был до неприличия похож на умоляющий, и Андрею из мстительного чувства захотелось окончательно добить, сломить этого маленького, глупого и очень-очень сильного Фила Ричардса.
- По-русски, Фил, по-русски, привыкай формулировать свои мысли… желания… - Быков сам задохнулся от накатившего желания-непонятно-чего, лишь бы интерн продолжал оставаться в полной беспомощности. – Нам с тобой ведь не в последний раз этим заниматься.
- Это ненормально, это неправильно, Андрей Евгеньевич, вы должны немедленно отпустить меня!
Когда Андрей хищно и больно вцепился зубами в его плечо, одновременно забираясь пальцами под ремень джинс, Филу оставалось только откинуть голову и, приложившись о стену, охнуть, прошипеть сквозь зубы английское ругательство – и разрешить себе получать удовольствие.
Быков дал волю изголодавшемуся внутреннему собственнику и даже на некоторое время лелеял мысль о том, что Филя теперь полностью перешел под его безграничное владычество и смирился с тиранией руководителя. Немногим позднее, приблизительно через час, Андрей с саркастичным самобичеванием вспомнил, что все, связанное с Филом, оборачивалось грандиозным идиотизмом с его, Быкова, стороны.
А Андрей, как замечал Ричардс, был очень предсказуемым.

Быков хмуро подумал о сигарете, но наткнулся на кухне только на кружку остывшего чая. Делать было нечего, и Андрей хлебнул холодного и кисловатого, поморщившись, задумчиво постучал пальцем по толстому стеклу кружки.
- Я тоже всегда допиваю с утра остывший чай, - улыбку Ричардса Андрей распознал, не оборачиваясь, по одному только голосу, за прошедшую ночь сильно скатившемуся к американскому выговору.
Быков развернулся и поежился от вида интерна – в одних джинсах, босиком, хотя по квартире тянуло неприятным утренним холодом.
- У вас тут что, не топят, Фил? Испытываешь прелести русской жизни опытным путем?
- Хозяйка еще сказала, что нужно окна затыкать, - Фил подошел к Быкову, как будто специально демонстрируя самые яркие следы ночной активности Андрея, и подхватил ту же кружку, из которой пил Быков – антисанитария, незамедлительно отреагировал пробуждающийся мозг Андрея, - я никак не могу понять, Андрей Евгеньевич – чем, почему? Как можно заткнуть окна, это же… темно будет.
Недоуменное выражение лица, готовность к мозговому штурму и предельная серьезность, присущие одетому и работающему Ричардсу, буквально ломали привычное мировосприятие Быкова теперь – рядом с теплым и искусанным телом интерна, рискующим простудиться или быть замученным до смерти собственным руководителем.
- Конечно, Филя, еще как темно, - без тени иронии или издевки подтвердил Андрей, разворачиваясь к Филу, который уже был нахмурен, сконцентрирован и готов к приему новой информации о суровой жизни российского человека. – Для нас чем темнее здесь у тебя, тем лучше. Содомия при свете дня меня смущает, я предпочитаю быть чудовищем в интернатуре, а не в комнате с двуместной кроватью и сообразительным и симпатичным подопечным наедине.
- Андрей Евгеньевич! - Фил приподнял брови и отчаянно покраснел.
Провал кампании по приручению интерна Ричардса был окончательно подтвержден внесценарным поцелуем, которого Филу не полагалось за слишком достойное поведение, но Быков почему-то проигнорировал выработанную в течение долгого времени тактику; зато в распоряжение Быкова внезапно пришла информация об очередной болевой точке интерна, хотя ею нельзя было злоупотреблять слишком безрассудно.
В конце концов, теперь она была общая – на двоих.