фанфик 1.6

[Intern-slash]

Название: Гадкие лебеди
Автор: кот нуар
Бета:  Маленькое Тучко
Пейринг: Лобанов/Романенко
Рейтинг: R
Размер: мини-миди
Жанр: ангст, драма
Дисклаймер: выгоды не извлекаю, ни на что не претендую.
Предупреждения: мат; возможен некоторый ООС.
От автора: Если кто-нибудь захочет, напишу продолжение.

1/6

- Сём, ну открой.
Романенко стоит, прислонившись лбом к двери. Жилка на его шее неприятно пульсирует. В больнице как-то неестественно тихо, будто все вокруг замерло, перестало дышать, будто время остановилось. Только слышно, как напряженно звенят над головой энергосберегающие лампы. Скоро начнет светать, скоро зазвонят будильники, заведенные на пять минут пораньше, совсем скоро заработает метро и тогда станет совсем светло, светло и мерзко, как бывает только с утра. А пока за окном, как недокуренная сигарета, тлеет ночь, и стерильный, белый цвет больницы бьет по воспаленным, уставшим глазам. Пока еще можно сделать что-то, что-то изменить.
Все самое страшное всегда происходит ночью, пока люди спокойно спят, укутавшись в свои одеяла, в обнимку с подушкой, или, если они не одиноки, в обнимку со своими любимыми и не очень: мужьями и женами, любовниками и любовницами, друзьями или спонсорами. А проснувшись, они видят уже результат. Дневной свет как прожектор над сценой, ярко освещает трагическую развязку ночной кульминации. Все меняется и одновременно не меняется абсолютно ничего. Бесконечный круговорот взаимозаменяющих вещей в природе. Люди умирают и рождаются, физические законы работают слаженно и без сбоев. Земля неумолимо кружит вокруг своей оси, и чертова гравитация сейчас пришпилила Романенко к месту, где по другую сторону стоит, уперевшись всем весом в тонкую дверь, тяжело дышит Семен. До рассвета катастрофически мало времени, но еще не поздно все изменить, исправить, извиниться, посмеяться неискренне, сказать: "Да ладно, Сём, забей. Я же просто пошутил. Ну, Сём?"
Кто-то уже проснулся, и слышно, как лениво шаркают тапочки по кафелю. Шарк, шарк. Звук все приближается. Шарк, шарк. Совсем скоро рассвет. Шарк, шарк. И время снова набирает скорость. Первые предупредительные выстрелы будильников. Москва летит навстречу солнцу, вот бы промотать назад. Совсем чуть-чуть, на полчасика...

В курилке тускло и глаза у Семёна темные, с пьяной поволокой. Романенко смотрит в них как-то слишком долго и все никак наглядеться не может. Такой же пьяный и лохматый Глеб, слишком близко стоит, слишком долго смотрит. И Лобанов хоть и не гигант мысли, но он все понимает, наверное, даже как-то слишком хорошо. И улыбается нагло, одной улыбкой на слабо берет. И Глеб проклинает все на свете. А в особенности эту ночь, слишком тихую, подслушивающую ночь-вуайеристку.
Чертов Лобанов смотрит, прикрыв веки, курит так, будто только что кончил. Чертов виски, в голове после себя одни пошлые мысли оставил. Чертов я, в итоге заключает Романенко, обдумывая, что, наверное, это не очень-то правильно - так смотреть на своего лучшего друга и коллегу по совместительству. И самое ужасное, что это не просто сиюминутный, пьяный порыв. Это наваждение, которое длится уже гребаных три месяца, и что еще хуже, так это то, что не так давно к этому еще какая-то... нежность, что ли, примешалась, такая, что сердце в плавленый сырок превращает, и дыхание ко всем чертям захватывает. И не было у него такого ни с Варей, ни даже с Алисой. И стыдно потом, очень стыдно перед собой и за себя, за то, что позволил, пускай, что только в своих мыслях, позволил себе, больно зажмурив веки со всех сил резко толкаться в сжатый кулак, представляя, как Семён грубо тянет его за волосы, целует небрежно и как он потом с удовольствием отсасывает ему, и так приятно слышать сдавленные и хриплые стоны. Но когда Глеб приходит в себя после оглушительного, мощного оргазма, от которого ноги сводит и даже слезы на глазах наворачиваются, потому что так здорово просто не бывает, не может быть - он подолгу лежит с открытыми глазами как мертвец, в одну точку смотрит, и ощущение такое будто он проваливается куда-то, и чувство, словно это длится уже целую вечность. В голове ни одной мысли, там только будто бабочка порхает - легкая, почти что невесомая, но настолько сильная эйфория...
Но ничто не может продолжаться вечно. У всего в этом мире есть свое начало и свой конец. И тогда крылья за его спиной ломаются, как и обычно, резко и без предупреждений. И вот он летит с бешеной скоростью, и падает в липкие от уже остывшей спермы и пота простыни. Падает обратно в свою жалкую и ни на что не годную реальность. И каждый раз после таких падений он разбивается, разлетается по кусочкам, а потом склеивает себя и обещает, клянется себе, что это был последний раз... он постоянно обманывает себя или покорно обманывается, а впрочем, это одно и тоже, каждый раз...

И вот он стоит так близко. Медленно и с удовольствием затягивается и смотрит так, ну, что просто душу на изнанку выворачивает. И Романенко трясет мелкой дрожью и невозможно, почти что больно уже в эти глаза смотреть. И может быть во всем виною эта ночь, зажатое в тисках сердце, или бутылка вискаря на двоих, но Романенко уже не слышит себя, и сердце у него уже не бьется, оно взрывается при каждом ударе все громче и сильнее.
- Сём, я кажется, люблю тебя.
А в следующую секунду наступает внезапное затишье и Глеб боится даже вздохнуть, боится поверить, что он действительно сказал это вслух. А ведь он даже не хотел и не планировал таких разговоров.
И у Семёна сейчас на лице целая палитра из самых разных эмоций смешалась. А Глеб так и стоит замерев на месте, и кажется, до сих пор не дышит. И та часть мозга, которая еще не полностью атрофировалось от кислородного голодания, подсказывает ему, в панике шепчет: "Дружище, ну, ты что язык-то проглотил, ну давай, скажи что-нибудь, только не молчи, умоляю тебя, не молчи; давай скорее замнем эту тему; скажи, скажи что угодно, он поверит, обязательно поверит, захочет поверить."
И Романенко уже готов сказать что-то типа "Ну Лобаныч, ты бы только видел сейчас свою рожу". Но язык словно онемел как после наркоза и все слова в горле костью застряли. И вот Семён смотрит на него, и Глеб очень ясно понимает, что момент упущен. Романенко смотрит на Семёна, и на секунду ему кажется, что он вот-вот ударит его. Но Лобанов только толкает его в грудь, не сильно, но весьма ощутимо, и этот толчок даже приводит Романенко в чувство.
- Да пошел ты.

Шарк, шарк. На Глеба недовольным, заспанным взглядом смотрит мужчина лет пятидесяти, на его худых ногах болтаются трико с сильно растянутыми коленками. Хрипло кашляя, он спрашивает:
- А че туалет не работает?
И Глеб не успевает и рта открыть, как дверь распахивается, чуть ли не задевая его. Мимо, толкая его плечом и даже не смотря в его сторону, широко и быстро шагая, проходит Лобанов. Романенко чуть ли не бежит за ним, в то же время, пытаясь держать дистанцию, боясь подойти ближе. Уже в холле Глеб ловит подозрительно заинтересованный взгляд Любы, он сразу же отворачивается, проходя мимо. Лобанов влетает в ординаторскую и на ходу начинает раздражительно и нервно сдергивать с себя халат, небрежно бросает его на диван, и по-прежнему не глядя в сторону Глеба, идет к вешалке. А Романенко стоит, облокотившись об стенку и скрестив руки на груди. Он уже окончательно пришел в себя и дыхание снова в норме. Он говорит как обычно гримасничая и сладко кривляясь.
- Ох, ну извините меня пожалуйста, Семён Семёнович, я и предположить не мог, что вы столь ранимы.
Семён молча и сосредоточенно одевается, а Глеб, уже не в силах остановиться, ерничает как заведенный. Он несет полную ахинею, и на очередную его реплику Лобанов поворачивается и просто смотрит ему в глаза. Суровый, прямой, совершенно невыносимый взгляд. И Глеб проглатывает этот неуместный тон. И уже совсем виновато произносит:
- Блин, ну правда, прости. Я знаю... я перегнул палку - Но Семён не дает ему договорить. Он минует расстояние в пару шагов и крепко хватает Глеба за кадык. Романенко цепляется Лобанову в руки, пытается убрать их от своего горло, но все попытки вырваться получаются какими-то жалкими и беспомощными. Лобанов вцепился мертвой хваткой и Романенко кажется, что он слышит, как у него ломаются и хрустят шейные позвонки. И Глеб покраснел уже весь до ушей, ногами в панике топчет, хрипит что-то вроде "отпусти, задушишь же".И тогда Семён перестает давить на горло, но по-прежнему не выпускает его из сильной хватки. У Романенко трясутся и подкашиваются ноги. Лобанов не хило перепугал его. И Глебу даже на минуту показалось, что он сейчас просто убьет его и все, просто задушит или переломает ко всем чертям шею. Романенко жадно давится воздухом, кашляет, пытаясь продохнуть. Глеб смотрит на своего мучителя исподлобья. Смотрит обиженно и зло, а Лобанов даже в лице не меняется.
- Так значит, это шуточки у тебя такие, да, Романенко?
Семён стоит очень близко, все своим весом наваливаясь на Романенко, придавливая его к стенке. Он колено между ног Глебу проталкивает. А Глеб даже не пытается вырваться, потому что уже бесполезно убегать, потому что у него уже стоит, как в семнадцать лет, когда ему самый первый раз намекнули на возможный минет, потому что Семён уже почувствовал это. Глеб ощущает горячее дыхание на своей шее, и едва уловимое касание вечно обветренных и обкусанных губ. Семён медленно, очень медленно начинает двигать бедрами и Романенко уже хочет заскулить и расплакаться, потому что это просто невыносимо. Хочется дернуться навстречу, хочется быть ближе, еще ближе и теснее. Лобанов крепко хватает Романенко за волосы и наклоняется к его лицу. Романенко доверчиво тянется к его губам, но Семён не целует его, только дразнит, опаляя дыханием и так разгоряченную кожу.
- И сейчас ты тоже наверное шутишь... и каждую ночь. - Его слова сочатся ядом, и Романенко мечтает чтобы он заткнулся, просто прикусил свой поганый язык. Но Лобанов не останавливается, он все говорит и говорит, и его движения становятся все резче и жестче. Семён трется об Глеба словно пытается вмолотить его в стенку. - Думаешь, я не слышал?"Ах, Сёма, Сёмочка, пожалуйста."
Вдруг Романенко понимает - "Черт, он все это время знал", и чувствует, как у него начинают гореть и краснеть уши. От Семёна исходит что-то страшное и пугающее, чего Глеб еще никогда в нем не замечал. Что-то подавляющее и подчиняющее себе. Медленное наслаждение чужой болью. Романенко хочет оттолкнуть его от себя, но рука зависает где-то между ними, а затем бессильно падает Семёну на грудь. И в этот момент взгляд у Глеба больной и затравленный. А потом Лобанов, наконец-то утыкается ртом в его губы, и это даже нормальным поцелуем-то не назовешь. Он не целует, а будто вгрызается. Он прокусывает Романенко нижнюю губу и ртом медленно, словно смакуя, размазывает кровь по его лицу. У Лобанова усы, подбородок и даже нос - все перепачкано кровью. Видок у него, честно сказать, немного жуткий, будто он только что съел кого-то живьем. И Романенко сейчас, кстати, тоже не лучше выглядит. Из прокушенной губы по подбородку стекает тонкая как нить струйка крови, каплями падает на пол, пачкает воротник совсем новой рубашки и чистый казенный халат. Лобанов отходит от Романенко и утирается тыльной стороной ладони, а потом смачно плюет перед Романенко, его же кровью вперемешку с их теперь общей слюной.

- Пидор ты, Романенко, и шутки у тебя дебильные.
И это последнее, что он слышит, перед тем как вздрогнуть от громкого хлопка двери, осесть на пол, и очень тихо завыть.